Но вот вымпел удачно сброшен, и начинается обед. Кажется, все довольны: и гидрологи, и пилоты. Валя тоже довольна: всем угодила. Ей теперь посуду мыть. Занятие нудное, но раз поели хорошо, то и это дело сегодня ей кажется не таким уж обременительным...
Потом она присаживается отдохнуть у иллюминатора. Вообще-то на ее месте положено летать парню. Но что они могут? Навалят на стол банки с консервами и целый день, считай, голодные. А Валю захваливают:
— Вот уж обед, как дома. А десерт, так это обязательно.
На щитке вспыхивает сигнальная лампочка. Валя идет в кабину.
— Чайку бы, — просит Василий Васильевич и извинительно смотрит на Валю: еще бы — от темна до темна на ногах. И так десять дней, а то и больше.
А как же? Караван с грузами идет, ему надо показывать дорогу...
День клонится к вечеру. Валя опять на ногах, в беготне. Пора перекусить ребятам. Опять загорается сигнальная лампочка. «Не могут подождать минуту», — сердится Валя. Приходит второй пилот,
— Командир зовет.
Валя показывает: не готова, мол, еще еда.
— Он по другому поводу, — стараясь перекричать гул моторов, объясняет пилот. В кабине Василий Васильевич, улыбаясь одними глазами, докладывает:
— Валюша, Андрей тебя разыскивает по всему берегу. Они сегодня ночуют в Чайбухе.
— А мы? — с надеждой в голосе спрашивает Валя.
— Мы? Ну-ка кликни сюда радиста, как там с погодой...
...За все спасибо товарищу Петрову, начальнику авиаотряда. Еще раз низкий поклон за то, что благодаря ему однажды мы чуть было не потеряли и обрели веру в нашу полярную авиацию, что довелось встретиться с Валей Даниловой, услышать о ее товарищах. Ей-ей, без таких людей на Севере было бы холоднее.
1980 г.
Стужа
Все было плохо. И то, что лил дождь, и то, что по дороге от конторы до аэродрома приходилось месить грязь. И еще беспокоило мрачное выражение лица начальника геологической экспедиции Мамедова, с которым мы шли на вертолетную площадку. Мамедов, я заметил, еще с утра был не в духе. Из-за ненастья нарушался график работ. Ему про все это докладывали, но он ни на ком не срывал зло, никого не распекал. Просто упрямо молчал.
Вдруг Мамедов остановился, глядя перед собой. Я перехватил его взгляд. Шумная толпа штурмом брала вертолет. В сумрачном свете северного дня теснились ватники, куртки, плащи, мелькали шапки, кепки, капюшоны, взлетали за спиной рюкзаки, сумки, гитары. Лохматый парень в кедах, в распахнутом полушубке, хотя стояло лето, суетился позади всех, пробиться к вертолету ему мешали связки тяжеленных деталей, нанизанных на толстую проволоку. Товарищ его, стоя на каких-то ящиках, издали подавал ему команды, руководя продвижением вперед. И над всем этим, несмотря на дождь — тучи комарья. Лицо Мамедова внезапно засветилось:
— Видали? Думаете, куда это они? На юг, к морю? В очередь за джинсами? Это все в тундру, на буровые. А вы говорите...
На этот раз мне не повезло: не хватило места в вертолете, и мы с Мамедовым вернулись к прерванному ненадолго разговору о том, что же сегодня держит человека на Севере...
— Деньги? Вряд ли. — Мамедов сидит напротив меня в толстой тяжелой куртке: — Это раньше бывало: поеду, мол, на Север, заработаю деньги на машину. Сейчас вон механизатор где-нибудь на Украине или в Средней Азии получает не меньше нашего бурильщика. Хотя у нас тут только за то, что от комаров терпишь, дополнительный коэффициент выплачивать надо.
Помнится, я приехал в Ухту в шестьдесят втором, после окончания института, меня оставляют работать в тресте. Я возражаю: приехал, мол, работать в трудных условиях, пошлите в тундру, на буровую. А комара, говорят, не боишься? Про комара я знал понаслышке и поэтому оскорбился: ха, что значит какой-то комар для человека, решившего воспитать в себе настоящего мужчину. Ладно. Поехал на буровую, а там комаров этих тучи, и особенно свежего человека они не терпят. Два дня я держался. Потом сил не стало отбиваться. Я лег на землю и, верите — заплакал. «Жрите, черт с вами...
Так, дожидаясь вертолета, мы сидели и разговаривали о жизни на. Севере. Ну комары, допустим, это мелочь, хотя, будь они неладны, выматывают силы. А сколько терпения и подлинного мужества требуют от человека и бесконечные полярные ночи под вой пурги, и лютые морозы, и неустроенность быта, и одиночество людей, застрявших на неделю на буровой из-за непогоды...
Как-то так сложился примелькавший образ геолога, этакого бодрячка-оптимиста с рюкзаком за плечами, с гитарой, который этак вольным казаком бродит по зеленым долам и горам, делая одно открытие за другим. А между тем геолог он ведь, ой какой работяга и в экспедиции, и на буровой. Да только ли там?