Мамедов сказал:
— Вы знаете, я ничего не боюсь в жизни. Честное слово. Он засмеялся и добавил: — Даже комаров. Боюсь только ночных звонков...
Он тогда работал начальником испытательного цеха на Колве. В тот вечер готовились торжественно встретить октябрьские праздники. Ну все чин-чином: оделись в лучшие костюмы, жена Мамедова приготовила какое-то немыслимое восточное кушанье. Запах такой вкусный стоял в квартире — умрешь. Гости расселись, и тут звонок. Телефон:
— Файк Назарович, на 21-й буровой выброс газа, ничего не можем сделать.
— Какой выброс? — кричит Мамедов. — У вас же пятьсот метров до пласта.
А в трубке такой гул, что без слов все понятно. И гости, услышав «выброс», уже кинулись к двери. Мужчины, как были «при параде» — на вездеход и в тундру. Мороз с ветром резал без ножа. Уже за два километра до буровой снег был покрыт конденсатом. Фонтан газа бил вверх, доставая кран-блок. На всю округу стоял такой гул, что не слышно было собственного голоса. Ситуация была такой, что чуть где искра — и не миновать пожара. Они бились там больше суток: не могли добраться до скважины и завернуть гайку. Удалось одному Мамедову. Надел маску и, задыхаясь, теряя сознание, в сплошной тьме, совсем оглохший, завернул-таки проклятую гайку. (Позже, уже когда летели в вертолете, мне рассказал эту историю его друг секретарь парткома экспедиции Газизулин).
А потом они вернулись домой. И был праздник. А Мамедов сидел, как в немом кино: он оглох. Через неделю глухота прошла.
...Мамедов позвонил, справился о вертолете, сообщил:
— Минут через двадцать будет, — и возвращаясь к прерванной мысли, продолжал. — Но все-таки настоящий Север он не у нас в Усинске. Здесь, можно сказать, столица. Север — он там, в тундре, на буровой.
И я отправился за Полярный круг, в тундру на буровую к Володе Безруку.
Мы сидели на жестких холодных скамейках по стенкам, а посреди кабины вертолета в одну кучу были свалены мешки с капустой, ящики, чемоданы, рюкзаки, буровые трубы, чей-то плоский портфель, детский велосипед с привязанным надувным шаром, авоська с апельсинами. Соседом моим оказался лохматый парень в кедах, которому так и не удалось взять штурмом предыдущий вертолет. Полушубка на нем не было и он жался в одной тельняшке.
— А где полушубок-то?
— Так в порту оставил. Без него удобнее было вертолет пробираться.
Тяжеленные детали, нанизанные на проволоку, он, однако, прихватил. Они лежали тут же и на остановках, когда начинали выгружать свои вещи сходившие с вертолета бурильщики, он все время придерживал их ногами. Озябшие руки держал в карманах.
— Кто их возьмет, — кивнул я на детали.
Он смутился:
— Уж больно хлопцы ждут на буровой.
Сверху, с вертолета увиделась буровая на берегу речки. От дощатых домиков к вертолетной площадке шел человек, поглядывая на нас снизу вверх, за ним осторожно, стараясь не попасть в грязь, ступая в следы, которые оставлял человек, ступал кот, вытянув хвост трубой.
— Во дает! — закричал мой сосед в кедах, показывая в иллюминатор. — Володя Безрук со своим Бимом.
— Вы его знаете?
— Еще бы — Север... — ответил парень.
Мы с Безруком стояли на площадке, придерживая шапки от воздушной струи, шедшей из-под винта вертолета. В открытый люк было видно, как махал рукой мой попутчик. Другой рукой он придерживал нанизанную на проволоку гирлянду деталей. Он летел дальше...
Когда вертолет поднялся в воздух и вода в лужах успокоилась, Безрук сделал шутливый жест рукой:
— Добро пожаловать к нам на Харьягу. Мы тут, можно сказать, на краю света. Дальше ничего нет: тундра и море.
Он кивнул на бескрайнюю равнину всю в блестках болот, теряющуюся за туманным горизонтом. Мы двинулись к дощатым домикам. Кот Бим не спеша, чинно следовал за нами, брезгливо отряхивая лапы, если не попадал точно в наши следы...
По-настоящему Безрук болел в своей жизни два раза. Это он так считает. Один раз — это болел небом: мечтал попасть в космонавты. Вторая «болезнь» подкралась неприметно. На родине у себя под Полтавой увидел он в степи буровую вышку. Ехал мимо, заглянул воды попить. Увидел: ребята в куртках с эмблемой на рукаве, обветренные, веселые. А главное — уверенные в себе. Вот эта уверенность, надежность больше всего покорила: таким многое по плечу. Такой вот, думалось, в жизни не потеряется.
После института Безрука направили в Ухту. (У них с Мамедовым судьба, да и характеры тоже, пожалуй, схожи). Приехал в Ухту. Отсюда его направили в экспедицию в Усинск. Тогда здесь полным ходом бурили скважины под нефть на Возейском месторождении. Поработал немного помощником мастера на буровой, и его взяли в производственный отдел. Если иметь в виду, что для буровиков Усинск — это почти столица —то оно вроде бы и хорошо, а Безрука тянет в тундру, не лежит душа до бумажек, не тот характер. Бывало, сидит по делам на какой-нибудь буровой день-два, вникает в дела, помогает ребятам, а соберется уезжать, они просят: