— Вы взволнованы, юноша?! — Батони Гедеон тоже поднялся и обнял меня за плечи. — Это хорошо, ведь до сих пор ни у кого на свете даже жилка от моей истории не дрогнула. Нет, положительно мы стали холодными и бессердечными, чужую боль ни во что не ставим! Спасибо, друг мой, за сочувствие и отзывчивость, я этого не забуду… А теперь я расскажу, что было дальше. Барнабишвили бог наказал — говорят, он сошел с ума и рыщет по свету… Да, потеряли мы мудрость, батоно, потеряли!
— Барнабишвили жив? — удивился Лука.
— Я слышал, что жив: обезумевший, бегает под вязами и копает ямы. Сам-то я с ним не сталкивался, хотя раза два нарочно ходил под вязы. Видите, уже и легенду придумали об этом варваре.
Волнение мое сразу улеглось, я успокоился. Словно замкнулся круг, и я почувствовал внутреннее облегчение. Лука взглянул на меня, давая понять: если мы еще задержимся, придется остаться здесь до утра.
— Что касается белого коня, то о нем я ничего сказать не могу, хотя, если верить нашим старухам, они его видели. Поговаривали даже, что иногда по ночам слышат конское ржанье. Но не знаю, можно ли им верить, они ведь спят рядом со своими стариками: может, другие звуки за ржанье принимают? — со смехом сказал батони Гедеон. — Однако где же справедливость? Если есть поблизости конь, то кто, как не я — старый кавалерист и солдат, — должен был услышать его ржанье.
— Наверно, мне показалось, батони, Гедеон!
— Кстати, коль уж мы вспомнили старух… Видите, с кем мне приходится жить бок о бок? Я ведь передал их старикам: «У меня гости — прошу пожаловать». Так нет, ни один не пришел! Вечером я к ним наведаюсь и пропесочу всех троих. Они отсюда шагу не ступят, пока я жив, а жить я собираюсь долго… Так вещает мой гороскоп.
Я поблагодарил батони Гедеона за добрый и радушный прием и дал слово, что приеду на будущий год и дней на десять останусь погостить. «Раз так, давайте благословим ваш отъезд», — сказал батони Гедеон и взял в руку серебряный наперсток. Мы выпили этой ужасной жидкости, которая была достойна лишь олимпийских богов.
Вскинув на спину рюкзаки, мы двинулись в путь по единственной в Нислауре дороге. Батони Гедеон проводил нас, искренне сокрушаясь, что мы не остались ночевать в деревне. Овчарка тоже увязалась за нами, с трудом подняв с земли дряхлое туловище. Нислаурские старушки, опять собравшись у родника, вели беседу. Я думал, что при виде батони Гедеона они разойдутся, но ошибся. Они встретили нас улыбкой сожаления и словами: «Куда же вы так спешите, не успели прийти и уже обратно?» Откуда-то появились трое стариков, я поздоровался с ними, пожал им руки, спросил о житье-бытье… «Как же так, — сокрушались старики, — мы тоже здешние, и у нас дом есть, мы тоже люди и гостей принять умеем». Но мы уже собрались в путь. Упрашивали стариков не провожать нас дальше, но напрасно: они шли и шли с нами. Одна старушка вынесла пестрые носки, другая подала нам корзинку: «Это фрукты, освежитесь в дороге…» Они хлопотали вокруг нас, уговаривали: «Не спешите, оставайтесь, отдохните до утра!» Так мы дошли до края деревни и подошли к спуску. Тут все остановились, Гедеон Оманашвили обнял нас обоих и сказал: «Ну, будьте молодцами», — потом громко, чтобы все слышали, объявил:
— Слово надо держать, будущим летом я вас жду! А сам в свою очередь обещаю, что встретим вас здесь мы все, ни шагу отсюда не ступим!
Я взглянул на стариков и понял, что должен обнять их на прощанье, а то они чувствовали себя обиженными: почему мы гостили у одного лишь Оманашвили? Я их всех обнял по очереди, а они тепло прижимали меня к груди и дрожащими от старости руками гладили по плечам и по голове. Лука последовал моему примеру и, прощаясь, тоже обнял стариков.
Расставшись с нашими провожатыми, мы стали спускаться. Пройдя шагов пять, мы обернулись и увидели, как все пятеро (с овчаркой — шестеро) выстроились в в ряд и смотрят нам вслед со слезами на глазах: «Приезжайте, мы вас ждать будем, никуда не уедем», — донеслось до нас сверху. Гедеон Оманашвили махал нам рукой: «Жду вас». Мне тоже хотелось крикнуть им хотя бы «до свидания», но я чувствовал, что стоит мне слово произнести, как я навзрыд расплачусь. Поэтому я молча бросил прощальный взгляд на нислаурских стариков. И зачем только я сдерживал себя! Ну, и заплакал бы, раз хотелось. Ведь было ясно: сегодняшнее не повторится никогда.
Я посмотрел на Луку — он был хмур и задумчив.
Милый Лука, мой друг и брат, ты ведь хочешь все чувства и переживания назвать по имени! А как ты назовешь то, что мы с тобой испытываем сейчас?