Масштаб нового, как и масштаб потерь, вызванных его приходом, еще нуждался в осмыслении.
Писателю еще предстояло и передать ощущение неумолимо истекающего времени, и остановиться перед ценностью и неповторимостью одной-единственной человеческой жизни, перед хрупкостью всего живого, так нуждающегося в нашем бережении и защите.
Сюжет рассказа «Мальчик и собака» может быть признан достаточно традиционным. Человек начинается тогда, когда берет на себя ответственность за кого-то другого. Рассказ лишний раз подтверждает: проза А. Сулакаури с самого ее начала «держалась» на остром внимании к острым же конфликтам; «держалась» на мысли, что добро не приходит само по себе, его утверждение требует немалых человеческих усилий, борьбы, иногда откровенно жестокой.
Равновесие между добром и злом может оказаться предельно шатким и иллюзорным. Да и способность сопротивляться злу — так ли она сильна в человеке? «Слепые щенки для Иванэ Бериташвили» — из недавних рассказов писателя, и как запутаны в нем вопросы, которые вроде бы ясны до очевидности. Еще один «кинологический» сюжет (что неудивительно — животный мир для горожанина представлен чаще всего собакой), интересный, конечно, человеческими отношениями внутри его.
Что произошло? Что помешало старому кожемяке Григолу, жителю довоенного еще Тбилиси, человеку одинокому и во всем разуверившемуся, возродиться к жизни, хотя возможность такая представилась? И возможность по-житейски убедительная — ученый-физиолог, узнав, что у старика есть собака, попросил его вырастить для научных целей несколько щенят. Старик рьяно принимается исполнять поручение, а потом все-таки топит в Куре весь приплод своей собаки, поверив пьяной болтовне знакомого забулдыги — о мучениях, которые ждут четвероногих в научной лаборатории. Забулдыга, проспавшись, от своих слов отказывается, но дело-то сделано, и собака бросилась в Куру за своим потомством, и худо приходится Григолу — если вчера весь двор ругал его за возню со щенятами и требовал немедленно утопить их, сегодня соседи так же чистосердечно осуждают старика… Так что же произошло? И кого винить в случившемся? Невежество старого кожемяки? Бессердечие пьяницы, которому все равно что говорить? Людскую молву, так легко меняющую свои цели?
«Все верещали разом, всякий судил на свой лад, и в этой словесной пучине потонули и старик, и ученый, а вместо них всплыли мелкие горести и болести…
…И все валили, разумеется, на превратную судьбу».
Только старый Григол не хочет валить все на превратности судьбы, и, похоже, автор согласен с этим строгим самоосуждением своего героя. Слишком легко распорядился он чужой жизнью, и мера его ответственности — не перед людьми даже, перед своей совестью — неизбежно становится предельно высокой. «Будто камень в океан», — вспоминает старик тот момент, когда прыгнула в Куру верная его собака, на склоне лет открывается Григолу безграничность всего живого, взаимосвязь даже самых малых его частей, открывается простая истина: покушаясь на то малое, что копошится под ногами, рискуешь замахнуться на что-то огромное, включающее самого тебя.
Старики, чей опыт помогает увидеть важные жизненные закономерности, давно и прочно поселились в прозе «шестидесятников». Рассказ «Габо» появился почти на двадцать лет раньше рассказа «Слепые щенки для Ивана Бериташвили». Как похожи их герои! «Одинок он, этот старый машинист… Жизнь свою Габо уже прожил. Были у него и жена, и сын. А теперь остался он один-одинешенек. Только и близких, что целый квартал, где все знают и любят его, все от мала до велика называют его дядей Габо». И до чего же разнятся Габо и Григол! Разнятся как раз потому, что в отношении близлежащего окружения к Григолу нет и следов любви «от мала до велика» в качестве некоей щедрой компенсации за стариковское одиночество. За суетой бывшего машиниста, так нелепо и трогательно вкладывающего всего себя в заботу о внучке, существе недалеком и жадном, следишь с сочувственной и добродушной улыбкой; какие чувства и мысли вызывает драма старого Григола, уже говорилось.
Симпатичный и бескорыстнейший старик, о котором повествуется с элегической интонацией, и человек на склоне лет, так и не сумевший подняться к добру (урок, обращенный к читателю!), — нет, это слишком разные люди.
Писательская эволюция не может быть процессом чисто механическим, и упаси нас бог представлять ее как беспрерывное и неуклонное движение вперед. А вот следить за этой эволюцией поучительно всегда.