Роберт Фолкон вернулся из очередного плавания и узнал, что поместье Аутсленд сдано в аренду и что его семья снимает теперь крошечную квартиру в Шептоне. Отец безуспешно пытался найти какую-нибудь работу, Арчи, служивший в Африке, отсылал домой почти все свое жалование, но его едва хватало на самые необходимые расходы, и даже сестры то и дело порывались куда-нибудь устроиться, хотя ни Ханна, ни Джон и слышать об этом не хотели. Без поддержки Роберта всю семью вскоре могли выгнать на улицу, однако и он мог помочь своим родным лишь частично. Его жалование немного улучшило жизнь Скоттов, но денег все равно было мало, и, в конце концов, случилось то, чего теперь, после банкротства, Ханна и Джон опасались особенно сильно: их дочери, несмотря на все уговоры и запреты, тоже стали искать работу. И небезуспешно — не прошло и пары недель, как тихая и послушная Роуз, никогда раньше не перечившая родителям даже в мелочах, неожиданно объявила, что будет работать сестрой милосердия в ноттингемской больнице. Джон Скотт был в ужасе, Ханна требовала, чтобы дочь и думать забыла о такой работе, однако Роуз, покорно выслушав обвинения родителей и согласившись с ними в том, что девушка из приличной семьи не должна возиться с немытыми и заразными больными бродягами, на следующий день собрала вещи и переехала жить в Ноттингем. Денег ей платили немного, но жилье при больнице санитаркам и врачам предоставлялось бесплатно, и поэтому мисс Скотт все же смогла делиться с семьей небольшими суммами. А вскоре после ее отъезда, три другие дочери Скоттов тоже покинули родителей: последовать примеру Роуз и ухаживать за больными они, правда, не решились, но зато им удалось устроиться работать продавщицами женской одежды в Челси. И хотя благодаря их помощи старшие Скотты выбрались из совсем уж крайней бедности, радости им это не принесло. Одна мысль о том, что три ее девочки, еще недавно сами примерявшие дорогую одежду в лучших британских магазинах, теперь вынуждены прислуживать капризным и высокомерным покупательницам, приводила Ханну в отчаяние. А о Роуз и о том, какую ужасную и неприличную работу приходится выполнять ей, миссис Скотт и вовсе старалась вспоминать как можно реже — тем более, что ее муж, винивший себя во всем случившемся, после разговоров о Роуз, всегда впадал в особенно мрачное и молчаливое настроение, и мог сутками сидеть в своем углу ни на что не реагируя и не обращая на жену никакого внимания.
Роберт Фолкон узнал обо всем этом, приехав навестить родителей вскоре после того, как они сообщили ему о банкротстве, и обнаружив, что все четыре его сестры теперь живут отдельно. Поначалу он, в отличие от матери, не видел в этом ничего трагического, однако позже, уже на службе, постоянно получая от Ханны письма, в которых она на нескольких страницах жаловалась ему на "неподобающее поведение" девушек, Скотт тоже начал на них сердиться и даже написал всем по очереди, чтобы они перестали мучить родителей и вернулись домой. Но из этого ничего не вышло: сойдя на берег в следующий раз, Роберт получил от Этти и от Роуз почти одинаковые ответы — старшие сестры заявили, что сидеть дома и ничего не делать, в то время, как родители еле-еле сводят концы с концами, они не будут. Мало того, хотя обе девушки и не написали этого открытым текстом, из их писем совершенно явно можно было понять, что новый "неподобающий" образ жизни им нравится, причем Этти намекала и на то, что младшие Кэтрин и Грэйс тоже вполне довольны ситуацией, и это особенно неприятно удивило их брата. Впрочем, отвечать на эти письма и пытаться переубедить сестер он не стал — ему хватало переписки с матерью, которую приходилось утешать обещаниями, что когда-нибудь они снова разбогатеют и будут жить так же счастливо и беззаботно, как раньше.
Первое время он и сам еще верил, что все действительно как-нибудь образуется и его семья вернется к достойной жизни. Но прошло еще полгода и стало ясно: так, как раньше не будет уже никогда. Роберт Скотт понял это, когда его отец тоже устроился на работу — его взяли управляющим на другой пивоваренный завод, владелец которого в прошлом был одним из его конкурентов, причем далеко не самых серьезных. После этого Джон и Ханна смогли снять более приличное и удобное жилье и уже не нуждались в самом необходимом, однако лучше их жизнь от этого не сделалась. Шестидесятитрехлетний больной глава семейства, вынужденный подчиняться гораздо более молодому и энергичному начальнику, не мог забыть, как еще недавно он сам командовал множеством людей, и примириться со своим новым положением. Ханна и ее дочери постоянно жаловались Роберту в письмах, что характер Скотта-старшего портится с каждым днем — да Роберт и сам замечал это во время отпусков. Джон то с горячностью уверял своих родных, что ему очень нравится его новая должность, то в красках расписывал, как он ненавидит эту работу и необходимость отчитываться перед другими людьми, то ругал дочерей за то, что они присылают домой недостаточно денег, то заявлял, что и сам прекрасно зарабатывает и ему не нужны их жалкие гроши. Девушки, устающие во время визитов к родителям от их постоянных попреков, вскоре начали избегать встреч с Джоном и Ханной и виделись с ними все реже, ограничиваясь краткими и сухими письмами. Роберту они тоже стали писать меньше, и только младшая из сестер, жизнерадостная Кэтрин, еще продолжала достаточно подробно рассказывать "Старому Ворчуну" о том, что происходит дома. И ее письма, полные жалости к отцу и слабой надежды на лучшее, отбивали у него и без того несильное желание видеться с родными. Впрочем, даже если бы старший сын Скоттов и захотел почаще бывать дома, ему все равно не удалось бы осуществить это желание: рейсы по Средиземному морю были длинными, а отпуска — редкими и короткими, так что если ему и удавалось приехать в Шептон, то максимум на несколько дней.