— Мама! — обиженно воскликнул юноша. — Ну как ты не понимаешь? Это же Нансен! Это… я даже не знаю… Это же такой человек..!
— Понятно, — тяжело вздохнула Ханна и подняла книгу повыше, показывая сыну ее обложку. — А Франклин — это тоже «такой человек», да?
Юный Амундсен опустил глаза. Несмотря на недовольно-насмешливый тон, которым разговаривала с ним мать, его мысль она угадала совершенно точно. Разумеется, Джон Франклин, этот великий, этот потрясающе смелый путешественник, тоже был «таким человеком»! Он бывал в самых дальних необитаемых землях Северной Америки, почти прорвался к Северо-Западному проходу между Америкой и Азией, он испытывал страшнейшие лишения и возвращался из своих экспедиций победителем. Когда два года назад Руалу в руки попала первая из его книг, его жизнь стала совершенно другой — впервые после смерти отца он вновь почувствовал себя счастливым. Следующие книги были «проглочены» в самый короткий срок, а затем перечитаны во второй раз, и в третий, и в пятый… И чем больше молодой Амундсен их читал, тем сильнее и четче становилась мысль, пришедшая ему в голову еще во время изучения самой первой книги: он хочет стать таким, как Франклин и его товарищи. Хочет побывать на Крайнем Севере, хочет своими глазами увидеть ледяные пустыни и черную воду Ледовитого океана, хочет так же, как эти исследователи прошлого, остаться среди льдов без еды и почти без всякой надежды вернуться назад, но потом все-таки справиться со всеми опасностями и найти дорогу обратно.
А недавно он узнал, что такие люди, как Джон Франклин, жили не только в прошлом. Оказалось, что великие храбрые путешественники есть и сейчас, и к тому же, живут они не в далекой Британии, а в его собственной стране. Это потрясло Руала ничуть не меньше, чем все прочитанные им истории. А теперь он еще и смог увидеть этих замечательных людей своими глазами — увидеть и окончательно увериться в том, что ему не нужно никакой другой судьбы, кроме той, которую он уже себе выбрал. Судьбы полярного исследователя.
И как ни старался он скрыть эту мечту от матери, ей не составило никакого труда понять, о чем сейчас думает и что чувствует ее младший сын.
— Скажи, Руал, — снова заговорила она холодным, как снежная равнина, голосом. — Ты ведь не просто так столько времени занимаешься спортом? И окно в своей комнате все время открываешь… Ты тренируешься, чтобы стать моряком и уехать из Христиании, верно?
Молодой человек ответил не сразу, хотя мать и здесь была абсолютно права. Он действительно уже почти два года тренировался, чтобы стать более сильным и выносливым: каждую зиму с удовольствием ходил в лыжные походы и каждое лето играл в страшно нелюбимый футбол — больше в теплое время года ему заняться было нечем, и Руал, посмеиваясь, убеждал себя, что это «глупое пинание мяча ногами» можно считать первым из суровых испытаний, к которым он так стремится. И окно в своей комнате он всегда оставлял приоткрытым, хотя зимой их маленькая печка с трудом отапливала даже плотно закрытые помещения — этим его мать тоже постоянно была недовольна, но сыну удавалось настоять на своем, в красках расписывая свою любовь к свежему воздуху. Причем до сегодняшнего момента Руал был полностью уверен, что ему удалось убедить ее в этом и что мать даже не подозревает о его далеко идущих планах. Зато теперь ему стало ясно, как наивно на самом деле было на это надеяться.
— Ты права, мама, — заговорил он, наконец, отлично понимая, что лгать и изворачиваться сейчас бесполезно, да к тому же и не имея ни малейшего желания это делать. — Я действительно хочу стать морским путешественником. Понимаешь, мне кажется… Хотя нет, не кажется, я давно уже уверен, что это — мое призвание. Я столько всего читал…
— Но зачем тебе это нужно, если в следующем году ты поступишь на медицинский факультет? — голос Ханны Амундсен по-прежнему звучал холодно и сухо, почти без эмоций — чужой человек посчитал бы его абсолютно равнодушным. Чужой, но не тот, для кого она была самым родным на свете существом. Руал вздохнул, быстро огляделся вокруг, словно бы ища поддержку у стен своей комнаты, подошел к матери вплотную и, наконец, единым духом выпалил:
— Мама, я не хочу учиться медицине. Мне это не интересно.
В комнате наступила тишина. Мать и сын смотрели друг на друга и то ли оба не решались продолжить разговор, то ли каждый из них ждал, что другой заговорит первым. Это был уже далеко не первый случай, когда в семье Амундсенов говорили о медицине — Ханна всегда мечтала, чтобы хоть один из ее сыновей не шел по пути отца, ее любимого Йенса, посвятившего свою жизнь морю и кораблям. Как ей хотелось, чтобы кто-нибудь из них выучился на врача и стал «по-настоящему уважаемым», образованным человеком! Но младшее поколение этого семейства ее желания не разделяло: вырастая и оканчивая школу, сыновья один за другим уезжали из столицы и начинали успешно заниматься чем угодно, но только не науками и не медициной. Даже Леон, самый тихий и скромный из четырех братьев, которому вся семья еще в детстве дала прозвище «Ягненочек», вел теперь дела у какого-то коммерсанта и почти не бывал дома, лишь время от времени посылая Ханне и Руалу заработанные деньги. Не у всех братьев дела шли гладко, иногда от них подолгу не было вообще никаких вестей, однако в целом каждый из них смог добиться, чего хотел, и возвращаться в Христианию старшие Амундсены не спешили. И мать, прекрасно понимая, что в их жизни она уже ничего не сможет изменить, все свои надежды возлагала теперь на младшего сына, Руала. А Руал все это время тайно мечтал о морских путешествиях…
…И со страхом ждал, когда наступит тот решительный разговор с матерью, во время которого он откажется от совершенно ненужной ему медицины. Теперь же, когда этот разговор наступил, он с изумлением понял, что не находит слов для того, чтобы начать возражать и доказывать свою правоту. Вместо этого он почему-то вспомнил, как мать провожала его старших братьев и какой непроницаемо-мрачный бывал у нее вид после отъезда каждого из них. А потом ему вдруг представилось, что когда-нибудь она вот так же проводит его, строгим голосом пожелает ему удачи, в последний раз поворчит о том, что лучше бы ему было пойти в университет, и вернется домой. И будет с таким же спокойным, но бесконечно несчастным лицом ходить по комнатам. В полном одиночестве.
— Я бы все-таки хотела, чтобы ты как следует об этом подумал, — вновь заговорила пожилая женщина суровым тоном. — Учеба в университете сделает тебя солидным человеком. И ты сможешь жить здесь, дома, а не болтаться по свету неизвестно где. Подумай еще, пока у тебя есть время.
И опять в ее голосе промелькнули едва заметные просительные нотки. Руал сжал губы и опустил глаза. Как бы там ни было, а ведь он — единственный оставшийся в их семье мужчина, а мать — слабая женщина. Значит — ему и нести за нее ответственность, хоть он и самый младший из братьев. Нансен и Франклин, Гренландия и Северный полюс, льды и снега, в которых он мечтал побывать и которые пять минут назад казались ему такими близкими, вновь отодвинулись в невообразимую даль и скрылись в тумане. Он снова посмотрел Ханне в лицо, крепко сжал ее руку и слегка улыбнулся:
— Да, мама, я сделаю, как ты хочешь — пойду учиться медицине.
Глава II
Атлантический океан, 1889 г.
Палуба раскачивалась так сильно, что казалось, будто бы корабль специально пытается сбросить свою нерадивую команду в океан. Матросы, попадавшиеся навстречу молодому офицеру, размахивали руками, чтобы удержать равновесие, и при каждом толчке оглашали корабль забористой руганью. Молодой человек после их тирад вздрагивал и болезненно морщился, но сам боролся с качкой молча, не издавая ни звука и лишь еще сильнее вцепляясь в поручни. Его аккуратная лейтенантская форма, безукоризненно чистая и совсем чуть-чуть помятая, так резко отличалась от одежды остальной команды, словно сам он был с какого-то другого судна, а сюда, на «Амфион», попал совершенно случайно. Хотя на самом деле он служил на этом корабле уже второй месяц.
Пошатываясь и пару раз едва не упав, младший лейтенант Роберт Фолкон Скотт добрался, наконец, до входа в общий пассажирский салон и с усилием толкнул вбок тугую дверь. Зрелище, представшее перед его глазами, было уже очень хорошо знакомым, но по-прежнему вызывало в нем неприязнь и заставляло его снова и снова передергиваться, как и в тех случаях, когда кто-нибудь ругался в его присутствии. В салоне спали люди — прямо на полу, на расстеленных под столами и стульями одеялах и неопределенного назначения тряпках лежали прижавшиеся друг к другу дети и женщины. Множество женщин с детьми занимали все это довольно просторное помещение. Большинство из них лежали неподвижно, и только некоторые уже проснулись и пытались сесть, чтобы поправить смятую одежду и растрепавшиеся волосы. В одном из углов плакал маленький ребенок — пока еще тихо и словно бы не слишком уверенно, но Роберт знал: не пройдет и минуты, как малыш заревет в полную силу, и к нему присоединятся другие дети, причем не только младенцы, но и ребята постарше. А вслед за ними и их матери.