— Еле ползем! — возмущался Хансен, но ехать быстрее отряд не мог даже на ровных участках из-за слишком рыхлого и сыроватого, несмотря на мороз, снега, облеплявшего собачьи лапы наподобие белых сапог. И порой это испытание маленькой скоростью казалось участникам похода едва ли не более серьезным, чем пятидесятиградусный мороз во время их первого выезда к полюсу.
Возможно, именно поэтому, когда холод усилился и снег стал тверже, все пятеро, не сговариваясь, заставили собак бежать быстрее и ускорились сами. Трещины продолжали попадаться на их пути, но теперь они были довольно узкими: собакам ничего не стоило перепрыгнуть через них, а санные полозья и лыжи путешественников и вовсе пролетали над ними, как будто по ровной земле. Настроение у первооткрывателей тут же поднялось, и над очередным разломом во льду они промчались с громким победным кличем, к которому мгновенно присоединился и собачий лай.
Правда, потом над снежной равниной снова начал собираться туман, а трещины, через которые так весело было перепрыгивать, закончились.
— А вон еще! — обрадовано воскликнул вырвавшийся вперед Хансен, заметив впереди еще одну, вновь весьма широкую трещину и направляя на нее свою упряжку.
— Осторожнее там! — предупредил его Руал — трещина была почти в метр шириной, и относиться к ней так легкомысленно не стоило даже опытным каюрам и лыжникам. Хансен, не оборачиваясь, махнул ему в ответ лыжной палкой и, подъехав почти вплотную к саням, придержал их за бортик, чтобы не дать им вильнуть в сторону. Первые две собаки его упряжки без особого труда перемахнула через трещину, следующие за ними пары старательно повторили их прыжок, сани, чуть приподнявшись над землей, взлетели над разломом… Хельмер, продолжавший придерживать их одной рукой, уже готов был тоже оказаться на другой стороне трещины, как вдруг что-то дернуло его правую лыжу в сторону и вниз, и вместо прыжка путешественник полетел прямо в темную и, как показалось ему в первую секунду, невероятно глубокую пропасть.
— Стой!!! — закричал он собакам, еще не успев даже как следует сообразить, что произошло. Те и сами уже остановились, почувствовав, что сани в чем-то застряли и тащить их стало гораздо тяжелее. Хансен, убедившись, что сани теперь стоят неподвижно, осторожно огляделся и выругался: сани стояли прямо над трещиной, его правая лыжа запуталась в собачьей упряжи, а сам он висел на высоте нескольких метров, и под ним, в глубине, виднелись слабо различимые в тени острые глыбы льда.
— Хельмер, не дергайся! — раздался над его головой голос Бьолана. В нем было столько тревоги, что Хансен послушно перестал шевелиться, но собаки, обеспокоенные неожиданной остановкой, попытались отойти подальше от трещины, и замершие поперек нее сани подозрительно заскрипели и закачались. Они стояли над трещиной не очень ровно, наискосок, и резкие движения запросто могли их опрокинуть. А собаки, волнуясь все сильнее, начали дергать сдерживавшие их ремни и раскачивать и без того неустойчивые сани. Хансен попытался подтянуться на руках и достать ногой до края трещины, но это тоже лишь еще сильнее раскачало сани и заставило его вспомнить еще несколько крепких словечек.
— Да не дергайся ты, тебе говорят!!! — рявкнули на него Амундсен и Хассель. Хельмер раздраженно заскрипел зубами, но больше шевелиться не рискнул.
— Сейчас мы тебя вытащим, имей терпение, — деловито добавил Вистинг, и за спиной Хансена послышалась какая-то возня и собачье ворчание. Больше всего ему хотелось обернуться и посмотреть, чем заняты его друзья, но пришлось сдержаться, полностью положившись на их опыт и находчивость. Ждать пришлось несколько минут, растянувшихся для висевшего в трещине человека чуть ли не на час. Наконец, Вистинг бросил Хельмеру конец веревки, который он аккуратно, стараясь шевелить только одной рукой и едва не выронив при этом лыжную палку, сумел обмотать вокруг себя и, помогая себе зубами, завязать узлом на груди. Уже выбравшись на край трещины, он увидел, что Амундсен с Бьоланом вцепились в бортики саней, с трудом удерживая их на месте, а Хассель перепрыгнул через трещину и успокаивает совсем разнервничавшихся собак.
— Ну ты как, живой? — торопливо поинтересовался у Хельмера Руал, помогая ему встать.
— Да что мне сделается! — отмахнулся тот. — Давайте лучше сани вытаскивать!
Возиться с санями пришлось долго, но, в конце концов, путешественники сумели отвязать от них собак, втащить сани обратно на край трещины и отвезти их на несколько метров назад, а потом снова запрячь в них своих четвероногих помощников и пересечь разлом вместе с ними в более узком месте. Хансен работал наравне со всеми, уверяя Амундсена, что нисколько не пострадал при падении, и на лице у него то и дело появлялась довольная улыбка. Руал же, бросая на него косые взгляды, только пожимал плечами.
Еще несколько складов они проехали спокойно, без происшествий. А потом белая равнина стала все круче подниматься вверх, собаки заметно снизили скорость и начали быстрее уставать, да и людям уже было тяжело весь день идти на лыжах. Шутки и веселая болтовня сменились напряженным молчанием: полярники берегли дыхание. Но все равно постепенно слабели.
Погоду как будто специально швыряло из одной крайности в другую: сильные морозы сменялись резкими скачками температуры вверх, а потом снова вниз, и это отнимало силы еще быстрее, чем скромная еда и недостаток кислорода. Солнце уже давно не садилось, а только слегка приближалось по ночам к горизонту и беспрерывно слепило уставших первооткрывателей, не давая им ни на минуту снять защитные очки. Лыжники больше не отрывались от саней, чтобы показать друг другу свое умение быстро забираться на холмы и красиво съезжать с их крутых склонов. Наоборот, каждый держался за бортик — это помогало им уставать как можно меньше — и только отталкивался лыжной палкой в свободной руке, чтобы не слишком нагружать и без того уже еле дышавших собак.
Местность вокруг путешественников больше не менялась — впереди был плавный, но все-таки достаточно тяжелый для измученных собак и загруженных саней подъем, а справа и слева возвышались ярко блестевшие под солнечными лучами горные вершины, каждая из которых получила от Руала имя. Самую высокую он назвал в честь Фритьофа Нансена, остальные тоже стали носить имена известных полярных исследователей, а также любимых женщин спутников Амундсена. А вот свои имена друзья Руала со смущенными улыбками попросили пока «попридержать».
— Возле полюса наверняка тоже много гор будет, — высказался за всех Улав Бьолан. — Хотелось бы, чтобы наши фамилии были к нему поближе…
— А вдруг там будет гладенькая равнина? — подзадорил Амундсен своих спутников, занося на карту очередное название. — Может, лучше сейчас? — но его товарищи отказались, надеясь дать свои имена более «выгодным» вершинам, и он не стал их уговаривать. К тому же, туманные силуэты гор на горизонте говорили о том, что, скорее всего, вершин возле полюса хватит на всех.
А подъем с каждым днем становился все круче, и теперь уже лыжники не цеплялись за сани, а, наоборот, подталкивали их сзади, помогая истощенным собакам. Усталость наваливалась на всех уже после получаса езды, давно надоевшие пеммикан и галеты совершенно не утоляли голод, а собаки, еще недавно упитанные и полные энергии, теперь напоминали жалких облезлых бродячих псов. И в тот день, когда подъем закончился и отряд оказался на уходившем за горизонт высоком ровном плато, большинство собак даже после того, как их распрягли и сытно накормили пеммиканом, улеглись на снег прямо рядом со своими мисками и даже не попытались обследовать новую территорию или выяснить отношения друг с другом. Чуть ли не впервые за все время путешествия Руала на стоянке не было слышно ни лая, ни рычания — тишина стояла такая, словно собаки уже были мертвы. Впрочем, это было почти правдой: некоторые из них, скорее всего, не пережили бы и ближайшей ночи, а другие вряд ли протянули бы дольше, чем несколько дней.