А потом был склад, были увеличившиеся порции еды и щедро нагретая керосином палатка, в которой Эванс опять заснул, как убитый, едва успев натянуть на себя спальный мешок, было утро, когда он, разбуженный Уилсоном, долго не понимал, что ему говорят, и так же долго выбирался из мешка и одевался. Все валилось у него из рук, а когда кто-нибудь из товарищей предлагал ему свою помощь, Эдгар лишь мычал что-то неразборчивое и слабо мотал головой.
Запрягать в сани его не стали. Роберт, с ужасом думая о том, сколько может весить высокий и широкоплечий Эванс, неохотно предложил ему ехать дальше лежа, но моряк, снова выдержав долгую паузу, неожиданно посмотрел Скотту в глаза и ответил вполне осмысленным тоном:
— Не надо. Я лучше пойду рядом. Скоро все пройдет, и я опять впрягусь, а сегодня просто пойду.
Некоторое время они так и шли: четверо путешественников тянули сани, а Эванс шел позади них, изредка дотрагиваясь рукой до привязанных к ним ящиков, словно стараясь хотя бы так, совсем немного, облегчить своим спутникам работу. На обращенные к нему реплики Эдгар не отвечал, но разговаривали с ним теперь редко — оборачиваться назад и кричать в морозном воздухе было слишком неудобно. Пару раз он отставал от саней чуть ли не на сотню ярдов, и когда Роберт возвращался к нему и спрашивал, что случилось, слабым голосом бормотал, что у него просто развязались шнурки на сапогах.
Следующим утром Эванс бодрым голосом объявил, что чувствует себя прекрасно, и настоял на том, чтобы его впрягли в сани наравне со всеми, но уже через час, снова сославшись на шнурки, вышел из упряжки и двинулся следом за друзьями, постоянно останавливаясь, а потом с трудом догоняя их. Изредка на него ворчали, но делалось это уже машинально — всерьез жалобы Эдгара никто больше не воспринимал. Хотя и на том, чтобы он помогал везти сани, полярники тоже не настаивали.
А через некоторое время, когда Скотт предложил сделать небольшую остановку и пообедать, они обнаружили, что отставший в очередной раз Эванс уже не идет за санями, а темным меховым мешком лежит на снегу.
— Эдгар!!! — бросились к нему все четверо. Меховой ком вздрогнул от их криков и попытался встать, но покачнулся и снова рухнул на землю.
— Эдгар, что?! — Скотт добежал до него первым и замер в двух шагах от Эванса, с ужасом глядя на его обнаженные кисти, которыми тот опирался о снег — распухшие, синевато-багровые, безнадежно отмороженные.
— Эдгар, где твои рукавицы? — охнул подскочивший к ним с Робертом Боуэрс и, схватив Эванса под мышки, попытался поставить его на ноги.
— Не знаю… — прошептал Эдгар еле слышно, и его глаза закрылись.
Он прожил еще несколько часов, но так и не пришел в сознание — ни когда Уилсон и Отс пытались его согреть в ожидании, пока Скотт и Боуэрс притащат назад сани, ни когда все вместе они перетаскивали его в расставленную рядом палатку. Под утро, измученные Отс, Боуэрс и Уилсон заснули рядом с мертвым Эвансом, а Скотт так и просидел до утра возле выхода из палатки, держа на коленях свой дневник и не решаясь написать в нем о первой смерти в отряде.
Словно в знак скорби по Эдгару погода на следующий день резко ухудшилась — поднялась метель, из-за которой путешественники едва не сбились с дороги. Поздно вечером они, едва передвигая ноги, добрались, наконец, до склада, на котором были забиты пони, с трудом поставили палатку и, не ужиная, повалились спать. Все надеялись, что на следующий день пурга утихнет, и они смогут как следует поесть конского мяса. Но пурга лишь усилилась, а найти среди занесенных сугробами ящиков замороженные мясные туши путешественникам так и не удалось, несмотря на то, что они перекопали снег на всем складе и вокруг него. Остальные продукты, правда, были на месте — но их как раз хватило на те несколько дней, пока полярники пережидали снежную бурю.
Следующие дни пути были похожи друг на друга, как близнецы. Вьюга не прекращалась, и лишь время от времени становилась немного слабее, сани, на которых с каждым днем оставалось все меньше еды и керосина, вопреки всякой логике, делались все тяжелее и тяжелее, снег все сильнее прилипал к сапогам и полозьям, и его все труднее становилось счищать с них…
Очередной склад, издалека похожий на обычный занесенный снегом холм, вынырнул из-за снежной завесы навстречу маленькому отряду через неделю такого медленного движения. Никакой еды у них к этому времени уже не осталось, и, как ни хотелось полярникам спать, первым делом они принялись откапывать ящики с пеммиканом.
— Вот, все здесь! — обрадовано воскликнул Боуэрс, раскидывая снег, из-под которого показались потемневшие от влаги доски. — И керосин тут где-то рядом должен быть, я помню, как мы это все укладывали!..
Трое его друзей тоже оживились, предвкушая горячий ужин, и в несколько минут выкопали из снега два больших ящика. Палатка тоже была развернута и натянута в рекордно короткие сроки, и вскоре Боуэрс уже вскрывал коробки с пеммиканом, а Уилсон — оловянную банку с керосином.
— Какая-то она легкая, — ворчал он, с сомнением взвешивая банку на руке. — Вчерашняя такая же тяжелее была!
— Ммм? — равнодушно оглянулся на него Боуэрс и продолжил возиться с консервами. Скотт и Отс тоже не обратили на слова Эдварда особого внимания — они разворачивали спальники и мысленно уже грелись в их меховом тепле.
Уилсон аккуратно заправил керосином примус и слегка встряхнул банку, прислушиваясь к тихому плеску налитой в нее жидкости. Банка по-прежнему казалась ему слишком легкой — чуть ли не в два раза легче, чем множество точно таких же банок, которые он брал в руки и открывал во время экспедиции. Да еще и ее поверхность была какой-то странной на ощупь: не гладко отполированной, как у других оловянных упаковок, а словно бы шершавой. Но рассматривать банку в слабом свете зажженного примуса было неудобно, и он отставил ее в сторону, посчитав, что в ящике просто случайно оказалась одна бракованная упаковка.
А утром, поднимая ящик с остальным керосином, чтобы перетащить его на сани, Отс и Боуэрс с сомнением переглянулись, после чего одновременно перевели взгляд на работавших рядом Скотта и Уилсона.
— Какой-то он и правда легкий… — неуверенно заметил Лоуренс. — У нас вроде бы даже маленькие ящики тяжелее были. А большие мы вообще втроем волокли! Роберт, посмотрите сами!
— Сейчас, — Скотт опустил на землю ящик с пеммиканом и с недовольным видом направился к Отсу. — По-моему, вы ошибаетесь. Когда мы их здесь сгружали, мы сами такими слабыми не были, нам это все, наоборот, очень тяжелым должно казаться!
Он взялся за один из углов ящика и без особых усилий приподнял его над землей. Кивнул Боуэрсу, и они вместе оторвали ящик от плотно утоптанного снега и понесли его к стоявшим неподалеку саням. Роберт морщил лоб, пытаясь понять, как мог деревянный, крепко заколоченный ящик, несколько месяцев пролежавший под снегом и открытый только вчера, стать настолько легче?
Погрузив ящик на сани, начальник экспедиции быстро отломал все верхние доски и стал внимательно разглядывать потемневшие оловянные банки. Их было ровно столько же, сколько и в тот день, когда ящик заколачивали, они по-прежнему были плотно запаяны, но весила каждая из них намного меньше — это нетрудно было почувствовать, просто взяв ее в руки. Но долго изучать банки, теряя драгоценное время, было нельзя, и, отложив разгадку этой странности на потом, Роберт вернулся к погрузке остальных вещей, и все вместе путешественники едва успели закончить ее до вновь поднявшейся метели.
И снова была пурга, ледяной ветер, забиравшийся даже под плотно застегнутую одежду, и снежные хлопья, острыми иголками коловшие глаза. Время от времени Скотт доставал часы, уверенный, что они идут весь день и пора устраиваться на ночлег, но каждый раз обнаруживалось, что прошло не так уж много времени. А за его спиной становилось все громче хриплое дыхание остальных путешественников, которые тоже думали, что идут уже давно, но, как всегда, старались лишний раз не раздражать своего предводителя.