Все это время дворник убирающий листья, останавливался опершись подбородкам на метлу и качал головой, наверное сочтя меня за пьяницу. Может ли он знать, что даже в сравнении с пьяницей, я выхожу проигравшим. Счастливый человек, ему есть кого осуждать и тыкать пальцем. Боже мой, как я мог быть так слеп. Как же я умудрился прожить стока лет и не заметить этого. Ведь в самом деле, даже такой как я может отслужить нормальную жизнь. Я могу приемлемо хорошо исполнять какую ни будь работу. Могу жениться на почти любимой женщине. Завести не совсем скучных друзей. Праздновать странные дни, с почему та не чуждыми мне людьми. Как я мог быть так слеп. Я могу все это в самом деле могу. незачем меня мучить и мне незачем вымучивать. Надо будет это обдумать, но не сейчас, я не доверяю этому клену. Но ему меня не провести не в этот раз. Слишком часто я поддавался на величественные образы таких вот кленов, заслоняющих весь горизонт.
Встреча
Не могу вспомнить, не могу восстановить ту чарующую красоту, которая дала уверенность в правильности «моего дела». Которая возбуждала ту могучую страсть не повинуясь которой я чувствовал себя предателем, самым гнусным, жалким преступником. То мгновенное, могучее движение души, инерцией которой и является все последующие действия. Я по-прежнему вижу правильность суждений и воззрений во имя которых и следуя которым совершаются наши действия, но не могу воссоздать в памяти, вновь почувствовать то наслаждение которое сопровождала прикосновение к этой истине. Истина, приютившая мои надежды, манившая меня пламенной звездой, оказалась серьгой в ее ушке так беспощадно разбрасывающая отколовшиеся от нее лучики света.
Фаланстер. Встреча. Стол. Хмурые, оживленные, веселые лица. Шум. Гул. Вылетающие как пули из извивающихся губ слова. Умные, вкрадчивые, напыщенные, глубокие, непонятные, ненужные.
-охарактеризуйте жизнь одним словом.
-ненужная.
Точная, неумолимая как контрольный выстрел. Кроткая, насмешливая улыбка тонкой красной линией растекается по ее лицу. Одиноко белой луною мерцающая сережка освещает ее оголенную шею призовая к поцелуям.
Ненужная. Жизнь нужна каждому существу, но жизнь существа не нужна.
Сигаретный дым. Пар горячего кофе в бороде. Смех.
Красная тряпочная скатерть. Ее ноготь, сквозь свеже прожженное, еще теплое сигаретное пятно, нервно вгрызается в стол.
Дверь. Стужа. Затерявшееся в суете – пока.
-ты не с нами?
-нет, я жду мужа.
Выжал из себя отговорку. Бросил в них, что та невнятное, что бы отделиться.
Мужа нет.
пошел за ней.
Темные переулки, словно корчившиеся от боли перерубленные червяки.
Стук ее шагов тиканьем часов отзываются во мне. Часов отсчитывающих последние мгновения, предсмертные судороги моего прошлого.
Ее силуэт расплывается в темной мути. Тонкий сладкий запах ее духов. Хочу вдохнуть в себя весь воздух земли. Вдохнуть ее. Наполнить свою кровь ею. Жить ею. Захлебнуться ею.
среди назойливо оживленной улицы маленький сквер. Этот одиноко распростертый вдоль улицы оазис тишины, притягивал одиноких.
В уединении пропахшем сырой землей и только-только зацветшими деревьями в пятне света сидела «Т». Фонарный свет словно выкрал ее из тьмы и стыдясь своего преступления неутомимо мигал, то возвращая, то снова выхватывая ее из объятий темноты не выдерживая соблазна и в то же время ревнуя ее к чужим глазам. Она сидела погруженная в свою печаль. Не замечая как капельки слез скользили по ее лицу, обвевая ее скулы, что бы прильнуть к кончикам ее губ. Она иногда обводила губы языком, упиваясь своей тихой скорбью.
Я мог бы подойти, попытаться утешить ее, но она была так прекрасна в своей глубокой грусти. была бы она так совершенна без этой глубокой печали? Не улетучилась бы все это великолепие? Не испугалась бы застывшее в великолепии мгновение ее ясного ума, ее нормальности ?
Все колышется, мигает, мерцает, все кипит в движении, в брожении постоянно меняется, обновляется, убивает, разрушает себя и возобновляется, самовоспроизводится. Все охвачена хаосом страсти, но все же находит покой в противодействии, в силе других находит свою истинную сущность. Через силу других познает сама себя.
Все служит познанию себя и пропусканием через свои чувства становится познанным. Внешний мир соприкасается с субъектом, становится познанным субъектом через противодействие. Сопоставления представления объекта о себе представлению субъекта о нем же.
И все это, что бы быть ненужным.
Встала. Отряхнулась. Уверенными шагами пошла в мою сторону. С спокоенным взглядом приласкала мое детское смущение. Вышла в свет, где шумели машыны, и лилась разбавленная нормальностью прокисшая жизнь.
Днями на пролет шатался по городу где должна была, могла была быть она, высматривая знакомое, желанное лицо, в мелькающем, безразличном, неразличимом потоке человеческих лиц и каждое встреченное, промелькнувшее безобразным напоминанием, насмешкой лицо требовала просила, молила ее. Мой взгляд натыкаясь на лица человеческих существ, обезображенных моим безразличием, отскакивал от них пытаясь спрятаться в желанном , в знакомом , в родном и проскользнув по ней, мой взгляд ошарашенный прильнул к ее чертам, словно после долгих странствий, томимый неудержимой жаждой путник к водопою, не боясь что эта непривычная, страстно холодная свежесть разорвет его сердце на клочки от счастья. И я не замечая никого упивался ее свежестью, ее грустью, так красиво так тонко отображенной улыбкой. Поддавшись ее весенним чарам, я сам улыбался ей всем лицом, каждым Движением души и тела хотел выразить эту улыбку.
Подошел. Она сказала какую та нежность и ребячески засмеялась. Ее тихи, спокойный голос разливался по моей душе симфонией счастья.
Забастовка
Паровое дыхание чугунных легких. Терпкий запах стали, в котором угадываются загнившие в сменах часы, затупленные мысли, придавленные судьбы, увядающие жизни.
Угнетает не сама усталость, не проделанный труд, а предвкушение завтрашнего труда, предвкушение безысходности, неизбежности. Бессмысленный круговорот бессмыслицы.
Забастовка. Несколько сотен людей перед воротами завода. Наполненные робкой суетой, сами наполняют гулом соседние улицы. Встал у края этого человеческого изгустка, где она становилась реже, разливалась на маленькие лужица, на отдельные капельки. хотел почувствовать себя частью всего этого великолепия частью происходящей «драмы». Они были сплоченны единой страстью еденными переживаниями, злобой, единой волной того шторма который бушевал в народе и каждый из них всецело чувствовал себя народом.
Вопрос невзначай.
- как что? Забастовка не видишь?
-Бунт до первых синяков.- спохватился второй за возможность уколоть своей насмешкой и попытался спрятать в усах надменную презрительную улыбку. Нет конечно хочется сопереживать- продолжил он почувствовав в выражении лица собеседника надобность в оправдании.- и сопереживал бы но к сожалению я знаю их почти каждого по отдельности. И скажу вам народца более забитого, смирного, подлого, не шядящего друг - друга трудно сыскать.
- дурак. мы и за тебя сражаемся. От добытых нами прав, поди не откажешься. Мы и о тебе и о рабочем деле думаем, стары ты дурак.
-эх если бы вы могли думать, так еще не о своем желудке а о ком нибудь еще. Но проблема не в этом а в том что в толпе нет мысли, есть обида злоба но мысли нет. Что в него крикнут, то оно и выкрикивает. За эту мысль и будет хвататься, да еще так по детский неосознанно, с таким остервенением, что не сможет превратить ее в свою, не будет охвачена им, а лишь иллюзией ее обладания. И когда толпа рассосется, рассеется и мнимое чувство обладание идеей превратится в еле припоминаемый привкус, всякое приобретенное толпой превратится в утрату приобретенного индивидом.