Испуг превратился в ступор, когда пол сменился лакированной крышкой стола. Заставив себя чуть приподнять голову, дева заметила два кубка и уголки пергаментов, разбросанных вокруг. Над ними мелькнул пухлый и сморщенный палец отца, велевший разлить напиток.
Так она и сделала, чувствуя вину за звонкий плеск. Наполнив один, госпожа взялась за толстую ножку и подвинула его левее, бросая взгляд на пожилого мужчину, откинувшегося на стуле. Его короткие седые волосы и щетина меркли на фоне синего бархата свободного облачения, а тёмные глаза смотрели вперед и не замечали дочь.
Это подарило уверенность, и дева плеснула вино в другой кубок. Двигая его вправо, она не сдержалась и подняла глаза, натыкаясь на что-то красное и матовое, имевшее форму мужской груди. Одежда. Со стоячим воротником, между половинками которого виднелась белая кожа шеи. Такая же была и на лице. Его обрамляли волнистые пряди черного цвета, падавшие на плечи и смягчавшие тяжёлую челюсть. Высокий лоб, аккуратные брови, едва заметные морщины вокруг глаз и складочки у короткого носа — жених и впрямь не старый, однако юной деве он показался очень взрослым.
Она жадно рассматривала лорда, не сразу заметив, как долго он глядит на кубок. Неожиданно все тело обдало жаром, а лоб намок: он смотрел не на кубок, а на руку мнимой служанки. Точнее, на перстень-печатку с лабиринтом мелких линий, составляющих герб его невесты. Боги… она забыла снять его!
Спину будто пронзил кол, мешая выпрямиться. Дева могла лишь с ужасом наблюдать, как дернулись короткие ресницы. Как они поднялись, и на нее взглянули угольно-черные глаза. Спокойные и неподвижные, как на рисунке.
Возможно, лорд просто удивился? Или не захотел пугать? А может, смотрел вовсе не на перстень? Узнать это можно будет лишь спустя годы, сейчас же ясно одно: проказницу он так и не выдал. Просто окинул спокойным взглядом и отвернулся, чтобы не вызвать подозрений.
А она отскочила в сторону и поклонилась, чтобы уйти обратно к своим грезам.
Глава 1. Прошла пора грез
Меня разбудил звон подков о мостовую. Он доносился через открытое окно и противно хлестал по ушам. Еще и солнце ярко светило — нужно было закрыть ставни накануне вечером, но тогда казалось, что духота страшнее восхода. Прячась от этого зла, я перевернулась на бок и с головой накрылась одеялом. Лежать в теплой кровати было невыразимо приятно, и дремота быстро взяла свое. Явь перемешалась со сном, и в голове мелькали образы то голубого платья с розами, то горе-жениха, то флакона с духами.
Воспоминания дарили спонтанную радость, как вино, но подковы за окном звенели все настойчивее. Скоро к ним добавились недовольные голоса: какие-то мужчины ругались и не стеснялись в выражениях. Сонливость медленно исчезала, и от досады я стиснула зубы и зарычала. Вряд ли они слышали, но хотя бы выплеснула злость.
— А ну пшли отсюда, сброд! — раздался тонкий юношеский голосок.
Он прозвучал до того громко и неожиданно, что я вздрогнула и не сразу узнала Осберта, спальня которого находилась по соседству. Разумеется, приятно, что кто-то решил прогнать их, но «сброд» в долгу не остался. Крики тут же превратились в вопли, ругань стала отборнее, а мое настроение испортилось окончательно. Боги, я ведь только что снова была высокородной девой, завидной невестой с кучей нарядов и слуг. До чего же трудно оказалось возвращаться в суровую действительность. Ненавижу этот сон, потому что он снился постоянно! Во всех подробностях, издевательски напоминая о случившемся.
Почему именно он? Почему не свадьба или то, что произошло после? Хотя последнее лучше не вспоминать, а на свадьбе я была слишком напугана. Еще бы — тогда мне едва исполнилось четырнадцать, и все мысли занимала обида на мужа, который собирался уехать сразу после церемонии. Не было ни пышного праздника, ни брачной ночи. Ничего не было. Сейчас я понимала, что в таком возрасте и речи не шло о полноценном браке, но тогда считала себя уже взрослой.
— Сосунок! Спускайся и скажи мне это в лицо! — прохрипели за окном.
— Сейчас спущусь! Выбирай сторону, в которую драпать будешь!
— Осберт, живо уймись! — Я подскочила и ударила кулаком в стену.
Брат правда мог пойти. Ему пятнадцать — ужасный возраст. Одно самомнение и желание всем доказать свою самостоятельность. Хотя, может, он сам по себе такой? Просто хочет думать, что не все решают деньги и влияние, которых мы лишились, возможно, навсегда.