Ее мочки слегка обожжены. И Серьги исчезли.
Надежда и тревога перехватывают горло — так сильно, что мне больно.
А что, если…
Я с усилием подкатываю кресло, чтобы расположиться прямо рядом с кроватью. Молча протягиваю руку и беру ее хрупкую ладонь. Она сначала вздрагивает, а потом робко пожимает мою руку в ответ, опустив глаза — как всегдашняя Маринетт, которая избегала моего взгляда в классе.
…а что, если она уже не помнит?
И я шепчу — хрипло и едва слышно:
— Моя Леди?
Ее синие глаза расширяются, впиваются в мои. Потом они вспыхивают. Она резко вдыхает, как если бы до тех пор задерживала дыхание.
— Котенок?
Я в восторге живо киваю. Очень бледная, она закрывает глаза и разражается слезами. Ее ладонь сжимает мою с такой силой, что наши пальцы белеют.
— О, Котенок! Котенок! Ты жив! Никто не хотел мне ничего говорить!
— Моя Леди. Моя Леди! Мы здесь, и мы по-прежнему помним!
Я тоже плачу, не в состоянии сдержать слезы. Запертый в своем кресле, я прилагаю колоссальные усилия, чтобы вытянуться и опереться локтями о матрас, игнорируя боль, которая при каждом движении пронзает ногу. Ее ладонь скользит по моим перевязанным рукам и цепляется за мою футболку, после чего она рыдает еще сильнее, обессиленная. Я отдал бы всё за возможность обнять ее, прижать к себе, как я обнимал ее там, до взрыва. Но больно видеть, с каким трудом она двигается, и я угадываю бинты, покрывающие ее плечи и тело под больничной сорочкой. Я так боюсь сделать ей больно, что ограничиваюсь тем, что целую ее в лоб. Она сворачивается поближе ко мне, смеясь и рыдая одновременно. Ее распущенные волосы такие мягкие. Я вновь чувствую ее запах, ее тепло.
— Маринетт… Моя Леди!.. В новостях не перестают говорить об исчезновении Ледибаг и Черного Кота, я думал… я правда думал, что… что ты…
Неиссякаемые слезы текут по моим щекам. Я всхлипываю снова и снова, чувствуя невероятное облегчение.
— Я тоже… — шепчет она рядом со мной в слезах. — Я тоже. Когда нас нашли в обломках, в Лувре, мы уже были без трансформации. Ты истекал кровью! Тебя пытались реанимировать, ты не реагировал, а потом нас увезли и разделили, и… О, и Плагг ничего не говорил мне и ничего не ел! Когда я увидела его раны, я подумала о худшем. Что ты… Что он потерял тебя!
Я пораженно отстраняюсь.
— Э? Плагг? Ты видела Плагга?
Она неистово кивает. Указывает пальцем на прикроватную тумбочку, между креслом ее отца и кроватью. Я открываю единственный ящик и обнаруживаю несколько вещей, которые тут же узнаю. Шарф Маринетт, черная сумка, в которой она носила Вайзза и наши запасы, ее обычная розовая сумочка…
— …Плагг?
Из розовой сумочки появляется черная голова с разорванным правым ухом и повисшими усами. Единственный зеленый глаз с трудом моргает из-за света, тогда как другой, изуродованный шрамом, остается приоткрытым — не зеленый, а перламутрово-белый. Мой квами вздрагивает.
— Адриан?
Если бы у меня не болели так ребра, я бы закричал от радости.
— Плагг! О, старик, ты жив!
Мой квами с трудом выбирается из ящика. Медленно и неустойчиво он планирует ко мне. Мое Кольцо у него на хвосте — обугленное, расплавленное, деформированное Кольцо. Он прижимается лбом к моей щеке и мурлычет как никогда громко. У меня переворачивается сердце, и с тысячью предосторожностей я хватаю его, чтобы нежно прижать к себе.
— Мне тебя не хватало. Так не хватало. Я думал, что потерял тебя навсегда. Что скоро появится другой Носитель, и я всё забуду!
Плагг ничего не отвечает, но его мурлыкание усиливается. Сквозь слезы я замечаю изможденное, но растроганное лицо Маринетт. Свободной рукой я беру ее за запястье и целую ей руку. Она хихикает, а потом утыкается в подушку, тронутая до слез. Я закрываю глаза, бесконечно благодарный.
Моя напарница, мой квами. Они оба здесь.
Спасибо. Спасибо!
— А Тикки? Она с тобой? — взгляд Маринетт полон надежды.
— Э? Нет… Нет, я ее не видел…
— Она здесь, Тикки. Тикки здесь.
Плагг высвобождается из моей хватки и зависает между нами. Он мягко касается наших соединенных рук и садится на руку Маринетт.
— Теперь всё закончилось. Освободи ее, Маринетт. Сними трансформацию.
Рыдания Маринетт едва-едва начали успокаиваться. Она шмыгает и растерянно мотает головой по подушке.
— Ты прекрасно видишь, что я без трансформации. У меня нет даже Сережек…
Но Плагг делается настойчивее, его голос дрожит:
— Она здесь. Тикки в тебе. Я чувствую ее. Освободи ее, Маринетт…
Я с надеждой роюсь в ящике. Нахожу пакет, вроде того, что мне дали в больнице и в который сложили мой телефон и кошелек. Пакет Маринетт содержит ее мобильник — разбитый, непригодный — и черный шнурок, который был у нее на шее в ту ночь. Но маленький розовый камушек, который висел на нем, похоже, исчез, возможно, потерялся в скорой в разгар действий.
На дне пакета немного спекшегося серого пепла. У меня возникает дурное предчувствие, мне кажется, я узнаю форму одной из Сережек Ледибаг, обугленную. Я осторожно беру пакет, но пепел тут же рассыпается в пыль.
— …Умоляю тебя, отпусти ее, Маринетт… Отпусти ее, — умоляющий голос Плагга затихает в рыдании.
— Я не понимаю, — грустно шепчет Маринетт. — Котенок, что он имеет в виду? Что там произошло?
Я снова вижу сотрясаемый бурей двор Наполеона. Финальный взрыв. Чудесный Щит, который сопротивляется какое-то время, а потом трескается и исчезает. Лувр, по которому проносится волна энергии…
— Я вернул рассудок Изгнаннику, как ты и предвидела. Но Армилляры были освобождены почти все одновременно. Они снесли Лувр. Ты призвала Талисман Удачи, и это был Щит. Я использовал его, чтобы закрыть нас от взрывов, но последний… он был слишком мощным. Щит не выдержал.
Не открывая взгляда от пакета с пеплом в моих руках, Маринетт снова сильно бледнеет.
— Значит… Тикки защитила нас? Она защищала нас до конца и… она… исчезла?
«Щит… Или ничего».
Маринетт бледна как смерть. Я бросаю пакет в ящик и снова беру ее за руку, в горле пересохло. Как она может думать такое? Нет, нет, Тикки не могла уйти… Не так.
Это невозможно. Плагг же выжил. А значит, наверняка не он один…
Наверняка!
— …Тикки… умерла?
Но голос Маринетт — лишь дуновение. Не зная, что сказать, я отчаянно ищу ее взгляд, но на ее лице не видно ни малейшей эмоции. Из ее погасших глаз тихо текут новые слезы, и эта картина куда невыносимее, чем предыдущие рыдания.
— Моя Леди, я…
Позади меня открывается дверь. Плаггу удается неловко проскользнуть под мою футболку. Входят родители Маринетт, за ними по пятам мой телохранитель, по-прежнему невозмутимый. Сабин собирается поприветствовать меня, когда видит свою дочь, и ее теплая улыбка тут же исчезает.
— Маринетт? Дорогая, что случилось?
Она бросает пальто и обеспокоенно устремляется к нам. Маринетт сотрясают беззвучные рыдания. Когда она, наконец, заговаривает, ее голос душераздирающ.
— Папа… Мама…
Я отпускаю ее руку, чтобы отойти, но она тут же снова хватается за меня.
— Нет, останься, пожалуйста!
Ее пальцы дрожат на моей коже, умоляющие, но бессильные. Она умоляет меня взглядом, полным слез:
— Останься. Прошу тебя… Не уходи еще и ты!
Сабин встает на колени рядом с кроватью, нежно гладит волосы дочери. Свободной рукой Маринетт хватает рукав свитера своей матери, а потом, икая, закрывает глаза.
— Адриан?
Том настороженно приближается: он ждет объяснений. Взгляд Сабин обращается на меня, более приветливый, но столь же обеспокоенный.
— Я… Она только что узнала, что одна из наших подруг оказалась среди жертв в Лувре, — с сожалением бормочу я. — Я думал, она уже знала. Простите.
Я едва успеваю закончить фразу, как Маринетт разражается задыхающимися рыданиями. Сабин на мгновение закрывает глаза, будто в немой молитве, а потом снова поворачивается к дочери, наклоняется, шепча ей на ухо неразличимые, но нежные слова. Плечи Тома немного расслабляются. Он грустно кивает и устраивается с другой стороны кровати. С тысячью предосторожностей он кладет ладонь на дрожащее плечо Маринетт, которая испускает дрожащий, но словно полный благодарности вздох.