ВАУ! Минутку!
— Я не хочу покидать Париж, — перебиваю я его со всем доступным мне хладнокровием. — Не сразу. Сейчас лишь март, спешить некуда.
— Мы думали, что давление прессы здесь, во Франции, утомляет вас, — осмеливается произнести президент, и коллеги поддерживают ее кивками. — В Лондоне, где ваше лицо и ваше прошлое мало известны, атмосфера будет легче.
Так вот оно что. Они хотят удалить меня.
Тень Бражника будто повисает в комнате. Ни одни официальные СМИ еще не рискнули передать слух, но в соцсетях некоторые не замедлили провести параллель между исчезновением Бражника и исключительно прицельным нападением Изгнанника на особняк моего отца, затворническая жизнь которого всегда была источником вопросов. Мне уже приходилось иметь дело с завуалированными обвинениями журналистов, встреченных перед больницей во время редких выходов.
— Я пока не желаю делать публичных выступлений, — бормочу я, пытаясь выглядеть спокойным, а не настороженным. — Это не означает, что я хочу покинуть Париж любой ценой.
— И мы прекрасно понимаем вашу неуверенность, — продолжает вице-президент. — У вас траур, и в этом городе у вас точки опоры и друзья. И особенно эта девушка… Маринетт Дюпен-Чен, не так ли?
Я невольно вздрагиваю, захваченный врасплох. Как Маринетт оказалась втянутой в эту историю?
— Откуда вы знаете…
— Простое расследование, Адриан. Кроме того, вы не являетесь, как говорится, образцом осторожности. Чтобы узнать это, достаточно пять минут поговорить с санитаркой отделения, в котором лечится Маринетт Дюпен-Чен. Вы, цитирую, «их любимая парочка». И есть из-за чего: во время вашего пребывания в больнице, вы провели больше времени рядом с ней и ее родителями, чем в собственной палате.
Вице-президент делает знак одному из секретарей, сидевших в стороне. Тот тут же приносит папку. На обложке я узнаю фотографию Маринетт.
— Отныне вы под нашей опекой, Адриан, и мы позволили себе провести углубленное исследование насчет вашей подруги, пока пресса не заметила вашу связь. Как и вы, мадемуазель Дюпен-Чен принадлежит к выжившим в Лувре, но врачи весьма пессимистично настроены насчет изменения ее состояния. Повреждения позвоночника вызывают озабоченность. Некоторые думают, что она больше никогда не сможет самостоятельно ходить.
Я в ужасе вздрагиваю. Маринетт что-то скрыла от меня? Нет, она так же, как и я, не подозревала о своей участи, когда я приходил к ней сегодня утром. Но я вдруг начинаю лучше понимать косые взгляды и расстроенные лица санитарок, когда Маринетт жаловалась, что ей еще больно шевелить ногами. Ее состояние вовсе не временное.
Ее операция не удалась.
— …если только она, конечно, не пройдет определенный хирургический протокол и крайне сложную реабилитацию. Это лечение весьма дорогостоящее, и ее родители пекари никогда не смогут его оплатить. Они уже получили отказ от общества взаимного страхования, и вопреки усилиям всей семьи, это заранее проигранное дело. У них завтра встреча с их банком для просьбы о новом кредите. Однако ввиду финансового положения пекарни, у которой в активе уже несколько займов, они в ближайшем будущем не добьются ничего вразумительного.
Не прекращающиеся телефонные звонки, которые уже несколько дней принимают Том и Сабин, наконец, обретают смысл, как и их манера систематически выходить из палаты дочери, чтобы ответить на них.
— А фонд пожертвований для жертв Изгнанника? Было уже множество поступлений!
— Фонд распределяет собранные деньги в зависимости от жизненной необходимости, а состояние мадемуазель Дюпен-Чен хотя и проблематично, ее жизнь вне опасности.
Нет, только ее свобода!
— Ее просьба не приоритетна. А когда наступит ее очередь, вероятно, будет слишком поздно, чтобы хирургия подействовала.
Я заставляю себя сделать вдох. С одного взгляда отмечаю, что мужчины и женщины вокруг стола кажутся более расслабленными, но внимательными как никогда. У них есть что-то на уме.
— Что вы предлагаете?
— У вас нет доступа к счетам компании. По крайней мере, пока, — любезно продолжает президент. — Но мы хотели бы доказать нашу искренность и нашу преданность как Дому Агрест, так и тому, кто однажды будет им управлять. Мы предлагаем сделать анонимное пожертвование в организацию, ответственную за сборы. Более чем значительное пожертвование, что, несомненно, позволит нам поставить несколько условий насчет использования части этих денег. Дело мадемуазель Дюпен-Чен могло бы быть… пересмотрено, а ее состояние признано более критичным, чем с первого взгляда, что сделает ее случай приоритетным.
— К чему эти махинации? Зачем прятаться?
Третий человек берет слово — кажется, директор по связям с общественностью:
— Как многие другие парижские предприятия, мы уже сделали пожертвование: ни слишком скромное, ни слишком показушное. Учитывая настойчивые слухи, которые касаются вашего покойного отца, мы не хотим привлекать внимание больше, чем это необходимо. Новое пожертвование, да еще такого размера, может возбудить подозрения журналистов. Некоторые могут заинтересоваться причинами наших действий и даже вашей подругой, что в ее состоянии не приведет ни к чему хорошему, не так ли? Не все ваши фанаты известны своим сдержанным поведением.
Вице-президент кивает:
— Что касается Дюпен-Ченов, думаете, они примут такой дар, если предложить им напрямую, Адриан?
Я не знаю. Возможно, нет? Но если им предложу я? В конце концов, их дочь будет спасена! Но Дюпен-Чены простые и замечательные люди, я не хочу, чтобы они думали, будто они в долгу передо мной. Кроме того, хотя исчезновение Тикки и смерть моего отца значительно сблизили нас, я чувствую, что моя Леди еще уязвима и даже нерешительна, как бывала прежде рядом с Адрианом. Тогда эта история с деньгами… Нет, я не хочу, чтобы между нами стоял такой тип благодарности.
Я просто хочу, чтобы с ней всё было в порядке. Я просто хочу, чтобы она снова могла улыбаться, освобожденная от груза этой истории. Насколько возможно теперь, когда Тикки больше нет…
— Ваше предложение интересно. Каковы ваши условия?
Президент и ее помощник обмениваются коротким удовлетворенным взглядом.
— Подчинитесь требованиям вашего отца. Покиньте Париж, поступите в Кембридж. Позвольте нам делать нашу работу с отчетом вокруг этой истории. Если вам будут задавать вопросы в Лондоне, продолжайте изображать безутешного сына-наследника, который не дает комментариев. Когда мы посчитаем момент благоприятным, мы попросим вас ответить на несколько интервью с журналистами, которых мы сами выберем и проинструктируем.
— Чтобы они восстановили репутацию компании, не так ли?
— И чтобы они отшлифовали ваш публичный образ, всё это для вашей будущей роли в лоне компании. Пройденный вами путь имеет в глазах акционеров все признаки истории успеха, мы должны убедиться, что слухи, касающиеся вашего отца, не навредят вам, будут они когда-либо подтверждены или нет.
— Разумеется.
Я уже не пытаюсь скрыть горечь в голосе. Президент становится покладистой:
— Позвольте нам действовать, Адриан. Ваш отец был гениальным творцом, художником, который блистал и будет блистать в мире моды и эстетизма, но в остальном он всегда доверял нам. Мы сделаем всё, чтобы сохранить ваше наследство и компанию.
И ваш кошелек тоже.
Я ненавижу эту зависимость от денег и известности, постоянно присутствующую с тех пор, как я окунулся в мир моды. После смерти отца я на короткое мгновение — со стыдом — подумал, что стану свободнее, даже смогу сделать собственный выбор. Я ошибся… но неважно. Главное сегодня — то, что для Маринетт еще остается лазейка.
А ради моей Леди я готов на всё. Даже расстаться на какое-то время. В конце концов, мне скоро шестнадцать. И до совершеннолетия я, возможно, найду способ обойти директивы моего отца…
— Если Маринетт будут снова оперировать, я хочу остаться во Франции, пока всё не закончится.