— Да, Фабрис. Но… это срочно. Пожалуйста.
Загородив дверь в отделение, санитар кривится. В кои-то веки случай на моей стороне: сегодня дежурит Фабрис. Он помогал скорой помощи в тот день, когда я поступил, и потом я неделю был под его надзором. Так что он хорошо меня знает.
— Пожалуйста.
Я пробую бледную улыбку. Человек в синем халате вздыхает и сокрушенно усмехается мне.
— Плохой день, да?
Я молча киваю, со стыдом понимая, что у меня покраснели глаза. Он закатывает глаза и что-то бормочет про свое доброе сердце. Наконец, он опускает до тех пор скрещенные руки и освобождает мне проход.
— Ладно, на этот раз. Но только ты, окей? Если мой шеф неожиданно зайдет и увидит, как твой цербер патрулирует коридор, я получу нагоняй.
Я живо киваю и поворачиваюсь к оставшемуся позади месье Г.
— Подождите меня в машине, пожалуйста.
Телохранитель молча кивает. Обменявшись приветственным жестом с санитаром, он разворачивается. Фабрис придерживает мне дверь, и я вхожу, торопливо стуча костылями.
По сравнению с бурным днем, больница кажется мне невероятно тихой и пустынной. Резкий свет в коридорах приглушен в связи с поздним часом. Я послушно следую за Фабрисом до двери палаты Маринетт. Он разворачивается и останавливает меня, чтобы заявить тоном, не допускающим никаких возражений:
— Я заканчиваю дежурство в девять часов, так что к этому часу ты должен уйти. Моя коллега начнет обход пациентов в следующие полчаса. Я скажу ей, что пустил тебя, она будет бдительна. Если, когда она придет поздороваться с Маринетт, ты еще будешь здесь, тобой займется служба безопасности. Понял?
Я киваю:
— Да, Фабрис. Большое спасибо, правда.
Он хлопает меня по плечу и устало улыбается. Он тихонько стучит в дверь, ждет, когда знакомый голос позволит ему войти. Его улыбка становится теплой.
— Маринетт? Твой прекрасный принц бродил в коридоре. Пустить его или дать отворот поворот?
Из палаты до меня доносится удивленный смех.
— А-Адриан здесь?
Вместо ответа Фабрис широко открывает дверь. Маринетт — как всегда — сидит в кровати. На столике на колесах рядом с ней ждет начатая партия в шахматы. Она как-то сказала санитарке, что тренируется, играя сама с собой, но я знаю, что на самом деле она играет с Плаггом.
При виде меня лицо Маринетт сразу проясняется.
— Адриан!
Она, сияя, улыбается мне. Я прохожу в комнату, на мгновение удивившись — от ее утреннего подавленного настроения не осталось и следа.
— Адриан, мы начинаем смену в восемь сорок пять. Коридоры будут пусты десять минут. Я полагаюсь на тебя, — замечает Фабрис, после чего быстро салютует Маринетт. — Хорошего вечера, влюбленные!
Как всегда, когда нам делают подобные замечания, Маринетт сдавленно вздыхает и краснеет.
— Х-хорошего вечера, Фабрис!
Санитар закрывает за мной дверь. Плагг тут же вылезает из розовой сумочки, лежащей рядом с шахматной доской. Его раненый белый глаз остается почти закрытым, словно он отказался пользоваться им, тогда как невредимый зеленый сверкает радостью.
— Ну, пацан, ты знаешь чудесную новость?
— Э? Какую новость?
Улыбка Маринетт становится еще шире:
— Всего час назад моим родителям позвонили из Фонда. Они дали согласие на вторую операцию. Родители думают, что после этого я точно смогу ходить! Я сменю больницу и после операции отправлюсь в санаторий для реабилитации, но Фонд возьмет все расходы на себя!
Я не знаю, что ответить. Значит, Совет сдержал слово — и быстро.
— Это… Это отлично, Маринетт. Потрясающе!
Ее легкий веселый смех разносится по комнате.
— Да! Завтра к нам зайдет хирург, чтобы всё объяснить. Я позвоню тебе, когда узнаю больше!
Она кажется такой счастливой, такой успокоенной. Ее улыбка заразительна, как всегда. Горло по-прежнему сдавливает. Рюкзак тяжело давит на плечи, но я не осмеливаюсь ни сесть, ни даже приблизиться.
— Это отлично, Маринетт.
— Да…
Ее улыбка немного гаснет. Потом она хмурится.
— Всё в порядке?
Я моргаю с тяжелым сердцем. Нет. Нет, не в порядке. Я бы должен тоже радоваться, я хочу радоваться! Но у меня не выходит…
— Эй.
Маринетт переглядывается с Плаггом, который подчеркнуто зевает и возвращается в розовую сумочку. Она отталкивает столик с шахматной доской, ворча от усилия, перемещается к краю кровати и хлопает по свободному пространству справа.
— Иди сюда.
Я смущенно усмехаюсь: она не впервые так устраивает меня рядом с собой. Долгими вечерами в больнице мы уже смотрели вместе несколько фильмов, прижавшись друг к другу. Признаю, в такие моменты я больше был заинтересован шелком ее волос на моей щеке или теплом ее плеча рядом с моим, чем фильмом.
Я прислоняю костыли к изножью кровати и кладу рюкзак на матрас.
— Я… Я хочу, чтобы ты кое-что прочитала.
Она с готовностью кивает. Я достаю конверт из кармана и протягиваю ей. Увидев надпись, она колеблется.
— Адриан, возможно, это не…
— Пожалуйста, моя Леди. Мне это нужно.
Она, наконец, берет конверт. Пока она аккуратно разворачивает письмо, я достаю из рюкзака металлическую коробку и, не открывая, кладу на стол. Прихрамывая, я подхожу и сажусь рядом с ней. С облегчением вытягиваю раненую ногу на покрывале, рядом с ее накрытыми и по-прежнему неподвижными ногами.
По собственной инициативе она кладет голову мне на плечо. Удивившись сначала, я вздыхаю и, наконец, закрываю глаза — ее присутствие, ее прикосновение производят на меня эффект, который я не могу объяснить. Чем больше проходит дней, тем более я становлюсь чувствителен к нему. Это успокаивает, подбадривает, придает сил. Умиротворяет. Ей ничего не надо делать, просто… просто быть рядом, со мной.
И знание, что скоро это закончится, временами придает всему горький привкус. Но делает еще более ценным…
Она пораженно вздыхает, читая письмо. Я приоткрываю глаза и невольно снова погружаюсь в текст, написанный тонкими каракулями. Я так скоро выучу его наизусть.
Адриан,
Если ты читаешь эти строчки, значит, я уже не могу поговорить с тобой лично. Мне очень жаль, сын мой.
Мое исчезновение может вызвать много вопросов и забот. Надеюсь, я успею передать тебе некоторую информацию, чтобы просветить тебя — не хочу делать это посредством письма, поскольку боюсь, что оно может попасть в плохие руки, несмотря на все мои предосторожности.
Но, возможно, ты уже всё знаешь. В этом случае, надеюсь, ты простишь меня. Я хотел избавить тебя от этого разочарования. Знай, всё, что я мог сделать, я сделал для нашей семьи. Я этим не горжусь, но я принял такое решение согласно моей совести и беру на себя ответственность за свои действия.
Ты совершенно ни при чем в этой истории, Адриан. Никому не позволяй внушить тебе противное.
Я уже несколько месяцев пытаюсь осуществить свой план, и мое недавнее превращение в Коллекционера заставило меня задуматься. Ты еще слишком юн, чтобы услышать всю правду, но будет хорошо, если ты узнаешь некоторые детали, особенно насчет ухода твоей матери.
Твоя мать любила тебя больше всего на свете, не сомневайся в этом. Когда ты серьезно заболел, она сделала всё, что могла, чтобы вернуть тебе здоровье, и в итоге пожертвовала кое-чем, что было ей очень дорого. После этого она уже не была прежней. С течением времени уход от нас стал единственным доступным ей решением, и я не знаю, где она сегодня. Однако очень надеюсь, что она обрела мир. Эмили всегда добивается своих целей, так или иначе.
Я знаю, как ты жалеешь об ее уходе. Но ни ты, ни я не смогли бы ее удержать. В то время она сделала свой выбор, чтобы спасти тебя, но и сегодня, даже зная все обстоятельства, уверен, она поступила бы точно так же. Твоя мать хотела, чтобы ты был счастлив, Адриан. Воздай ей эту честь, поскольку ты на это способен. Ты такой же сильный, как она, даже если, возможно, пока этого не знаешь.
В то время, когда я пишу тебе, мой план заставляет меня всё больше рисковать. И я предпочел позаботиться о худшем. Если однажды я исчезну, неважно по какой причине, Совет буквально последует моим рекомендациями и отправит тебя учиться в Лондон. Уверен, ты будешь блистать в Кембридже, а главное, будешь вдали от Парижа. Если общественность раскроет мой секрет, до тебя не смогут добраться, пока не схлынет ажиотаж. А если кто-нибудь займет мое место, ты не окажешься в его власти.