Мой телефон вибрирует — новое сообщение. Реальность настигает нас: мой желудок встревоженно переворачивается, Маринетт сжимается. Я без особой надежды смотрю на экран, а потом бормочу с притворной непринужденностью:
— Месье Г. уже недалеко. Я должен встретиться с ним на стоянке через десять минут.
Она согласно бормочет, и ее улыбка окрашивается горечью:
— Правда, уже поздно. Твой самолет вылетает в восемь, да?
— Ммм…
Я встаю и беру рюкзак, а потом костыли.
— Я провожу тебя в палату?
— Нет, не надо. Я останусь здесь еще немного.
— Совсем одна?
— У меня тоже есть телохранитель.
Она показывает на сумочку, в которой спит Плагг.
— Но… Ты точно уверен, что хочешь оставить его в Париже? — с тревожной ноткой спрашивает она. — А вдруг ты тоже забудешь?
Я посылаю ей самую успокаивающую улыбку:
— Я много говорил об этом с Плаггом. Я не «отказывался» официально быть Черным Котом, и даже если я отдалюсь от своего Камня Чудес, до тех пор, пока никто меня не заменит, я остаюсь связанным с моим квами. Следовательно, по его словам, я не рискую забыть.
Разлуку нелегко пережить, но Плагг на самом деле не оставил нам выбора. В день моей первой встречи с Маринетт он был счастлив видеть меня, но даже не попытался последовать за мной, когда мне пришлось вернуться в свою палату. Удивленный, я не решился разлучить его с моей Леди, раздавленной исчезновением Тикки и не способной остаться в одиночестве, чтобы не разрыдаться.
На завтра и на следующий день — тот же сценарий. Но постоянное присутствие моего квами вместо того, чтобы растравить горе Маринетт, похоже, утишало его. День за днем она приходила в себя, как и Плагг понемногу оправлялся от ран и выходил из состояния апатии, возвращая себе обычное поведение — то заботливое, то насмешливое.
— Плагг хотел бы остаться. Но только если ты хочешь. Тебе решать, Маринетт.
Мы много говорили об этом с Плаггом во время нескольких уикэндов, когда он возвращался со мной в гостиницу, оставив Маринетт в безопасности рядом с ее родителями. Наши последние битвы еще сильнее укрепили нашу дружбу, и Плагг всегда останется моим квами, моим лучшим другом и — он знает это — братом, которого у меня никогда не было. Но я не могу отрицать, что отныне что-то связывает его с Маринетт, что-то, родившееся с исчезновением Тикки и создавшее между ними любопытное взаимопонимание. Как моя скорбь по отцу стала эхом той, что переживала Маринетт, потеря Тикки определенно сблизила их с Плаггом, единственным выжившим из их тысячелетнего тандема. В их связи нет ничего официального, и она не настолько осязаема, как мой статус Носителя Тени — если допустить, что в нем еще есть смысл теперь, когда Кольцо, похоже, испорчено так, что нормальная трансформация уже невозможна…
В конце концов, неважно: знание, что они вместе, вызывает у меня больше облегчения, чем горечи. Мне тяжело уехать без Плагга, но оставить мою Леди одну в Париже — выше моих сил.
— Да… Да, конечно, он может остаться, — выдыхает Маринетт. — У него дурной характер, но… в душе он добрый. Спасибо, Адриан.
Она прижимает к себе сумочку. Подумать только, это та же сумочка, которая раньше служила тайником для Тикки… Где она может быть сегодня? Выпала ли ей та же судьба, что остальным квами, и она тоже вернулась в Природу?
— А у тебя всё будет хорошо с Нууру?
Она смотрит на внутренний карман моей куртки, где, как она знает, я храню поврежденный Камень Чудес Мотылька. Две недели с тех пор, как мы его обрели, Нууру почти беспрестанно дремлет в своей броши. Его редкие пробуждения — по моей просьбе, как в самый первый раз — оказались хаотичными, он едва осознает окружающее и даже, кто я такой. Возможно, потому что у Нууру нет Носителя, официально закрепленного трансформацией? Или, возможно, это из-за ран, которые получил мой отец, когда еще был в трансформации. Плагг, который дуется, когда затрагивается эта тема, не пожелал высказаться. Думаю, он по-прежнему видит в Нууру своего брата, но также считает его частично ответственным за эту катастрофу и смерть Тикки.
— Возможно, когда-нибудь Нууру придет в себя, — грустно говорю я. — Плагг говорит, не надо торопить время. Возможно, хорошо, что он не едет со мной в Лондон: он не перестает злиться. Кроме того, он совершенно не желает покидать тебя.
— Я его понимаю. Меня успокаивает его общество. Он помогает мне… лучше справляться с ее отсутствием. Она…
У нее та легкая дрожь в голосе, от которой у меня каждый раз сжимается сердце. Подумать только, ей до сих пор не удается произнести имя Тикки…
Я снова сажусь рядом с ней. Шмыгая и опустив голову, она прислоняется ко мне. Я огорченно целую ее в лоб и шепчу:
— Прости. Я так хотел бы остаться в Париже, с тобой. Но…
…но я обещал!
— Не беспокойся, — бормочет она немного хриплым, но решительным голосом. — Мы продолжим разговаривать сообщениями, да? И у меня есть родители. И Алья, и Нино, и все остальные… всё будет хорошо. Да, всё будет хорошо.
Она повторяет это снова и снова, словно убеждая саму себя. Я обнимаю ее за плечи и прижимаю к себе немного сильнее, в горле стоит ком. Когда она утыкается лицом мне в рубашку, я бесстыдно вдыхаю запах ее волос.
— Будь осторожна, моя Леди. И хорошо заботься о Плагге.
— Обещаю. Ты тоже будь осторожен.
Я отстраняюсь от нее — неохотно — и протягиваю ей мое Кольцо, почерневшее и деформированное.
— До моего возвращения. Ладно?
Ее горькая улыбка немного проясняется. Она храбро вытирает уголки глаз.
— Договорились.
Она осторожно кладет в сумочку мой недействующий Камень Чудес. Я уверен, что Плагг не спит, но ему, вопреки обыкновению, хватает деликатности не показываться. Мы с ним уже попрощались вчера вечером, и я предполагаю, что он не хочет еще больше разводить сантименты — особенно перед Маринетт.
Голубые глаза Маринетт снова обращаются на меня — ясные, а потом вопрошающие. Воцаряется нерешительная тишина. Вдруг почувствовав себя неуютно, я в последний раз киваю и встаю, опираясь на верные костыли.
— Что ж… Пока? Я буду держать тебя в курсе, ладно?
Она слабо улыбается:
— Доброго пути! Уверена, там всё будет хорошо. Ты видал и не такое.
Со сдавленным горлом я просто киваю. Делаю несколько шагов до порога и накидываю на голову капюшон куртки. В тот момент, когда я собираюсь устремиться под дождь, я останавливаюсь, бросаю на нее последний взгляд. Молчаливая, крошечная в кресле-каталке, она простодушно машет мне.
О, моя Леди!..
Охваченный порывом ностальгии, я, стукнув костылями, разворачиваюсь и начинаю поклон, достойный Черного Кота. Но раненая опорная нога без предупреждения подводит меня, и я кое-как выпрямляюсь, подтягиваясь на руках.
— Упс! Еще не совсем в порядке. Сожалею.
Мой принужденный и смущенный смех замирает, когда я встречаю ее взгляд: Маринетт страшно побледнела.
— М-моя Леди?
Она не шевелится, невозмутимая. И вдруг она отбрасывает одеяло, хватается за подлокотники кресла. С ворчанием опирается и встает. Ее ноги почти сразу же подгибаются, но она держится, скривившись. Я бросаюсь поддержать ее.
— Эй! Постой! Слишком рано!
Тихо ругаясь, она вновь собирается с силами, и на секунду ей удается удержаться стоя. Потом дрожащие ноги подводят ее, и она падает вперед. Я бросаю один из костылей, и она едва успевает схватиться за мою протянутую руку. Она обхватывает меня и, задыхаясь, утыкается лицом мне в плечо. Твердо настроенный не отпускать ее, я встаю на обе ноги. Левое бедро, заключенное в шину, яростно протестует, но я изо всех сил сдерживаю крик боли.
— Маринетт?!
Она дрожит, молчаливая. Опустив подбородок, я пытаюсь разглядеть ее лицо, зарывшееся в складки моей куртки.
— М… Маринетт?
Ее руки обнимают меня за шею, и она еще крепче вцепляется в меня, чтобы выпрямиться. Наконец, она поднимает глаза, которые, несмотря на полумрак, блестят слезами.
— Ма…
Ее губы касаются — или скорее обрушиваются на мои. Я вздрагиваю — удивленный, ошеломленный. Второй костыль выскальзывает и катится где-то по асфальту. С пустой головой, размахивая руками, я едва начинаю осознавать, что со мной происходит, когда Маринетт, выбившись из сил, соскальзывает по мне и невольно со стоном разрывает поцелуй. Я неловко подхватываю ее и, ворча от усилия, кое-как помогаю сесть обратно. А потом с острой болью в одеревеневшей ноге падаю возле ее кресла, задыхаясь, с бешено колотящимся сердцем.