Шелест за спиной заставляет меня вздрогнуть, и я разворачиваюсь, одновременно пытаясь спрятать Плагга. Маринетт в свою очередь села, с растрепанными волосами и помятой одеждой — как и я наверняка. Ее щеки покрыты полосками слез. Покачиваясь, она медленно вытирает их рукавом — методично, одну за другой. Потом шепчет, переводя взгляд с Плагга на меня:
— Вы тоже?
Я молча киваю, в горле стоит ком. Она вздыхает, растерянная. В конце концов, она сбрасывает одеяло, берет свою сумочку и встает.
— Пойдемте.
«Remember Me» Philippe Briand, Gabriel Saban, Anne-Sophie Versnaeyen (беспрерывно) — https://youtu.be/5ggHkopEiQM
Париж неузнаваем. Снег покрыл всё толстым одеялом в двадцать сантиметров, ровным и блестящим. Сейчас нет почти ни одной машины, и только несколько пешеходов, как мы, решились бросить вызов стихиям.
Держась за руки, мы с Маринетт осторожно продвигаемся. Пушистый свежий снег проваливается под нашими ногами, но в некоторых местах он может предательски скрывать покрытую льдом лужу. Мы узнали это на собственном опыте несколько раз: брюки Маринетт промокли от снега после того, как она три раза поскользнулась, а мое правое бедро долго будет помнить последний свободный полет.
— Отсюда это выглядит крайне смешно, — ухмыляется мой квами, надежно спрятавшись в меховом капюшоне Маринетт.
— Заткнись, Плагг. Не всем повезло уметь летать, — ворчу я.
Плагг насмешливо рычит, Маринетт и сама заглушает виноватый смешок. Наконец, в поле зрения появляется улочка, на которой живет Маринетт. У ее дома, как и у остальных, крыша и наружные подоконники завалены снегом, и мне сложно было бы узнать его, если бы он не составлял угол двух больших авеню. Вопреки всему, булочная уже открыта.
— Похоже, у них тоже всё хорошо, — замечает Маринетт со странным облегчением.
Она поспешно толкает дверь булочной, и нас тут же встречает восхитительный запах теплого хлеба одновременно с перезвоном колокольчика. Мадам Чен выходит из подсобного помещения, и вежливое удивление на ее лице сменяется теплой улыбкой.
— О, вы уже пришли? Да вы ранние пташки!
Она собирается поприветствовать меня, когда ее дочь без слов бросается в ее объятия. Вначале удивленная этим явно необычным порывом, Сабин мягко обнимает ее с нежной улыбкой на губах.
— Ну что такое? Вечеринка не удалась?
Маринетт мотает головой, по-прежнему крепко вцепившись в мать.
— Это было суперски. Но я испугалась за вас.
Я озадаченно хмурюсь: она не казалась особенно обеспокоенной во время праздника. Я был недостаточно внимателен? Я так устал, что вчера вечером моментально заснул…
Сабин гладит Маринетт по голове, нежно поправляя вихры в ее волосах.
— Ну-ну. Дом прочный, мы тоже.
Отложив пока вопросы, я растроганно улыбаюсь на эту сцену: Маринетт сейчас почти выше своей матери, но они остаются трогательными.
Из подсобного помещения появляется Том, держа в руках поднос, полный еще теплой выпечки.
— Добрый день, дети! Адриан, целая вечность прошла! Как у тебя дела?
— Плетенки. Сегодня не суббота, но он сделал плетенки, — бормочет Плагг, скрывшийся в моем шарфе. — Попроси у него плетенки!
Я делаю над собой усилие, чтобы не обращать внимания на моего квами и его тон — забавно… слюновыделяющий, и стараюсь ответить, как можно естественнее:
— Отлично, спасибо! А у вас, месье Дюпен?
— Мальчик мой, сколько раз я должен повторять тебе? Том. Не месье, не месье Дюпен, просто Том.
— И Сабин, — добавляет мать Маринетт, доброжелательно улыбаясь мне. — Рада снова тебя видеть, Адриан.
— Я тоже, мад… Сабин.
Том ставит поднос в витрину, потом вытирает испачканные в муке руки, глядя на Маринетт и ее мать, по-прежнему обнимающих друг друга. Он немного удивленно пожимает плечами, но совершенно естественно присоединяется к объятиям.
— Внимание, нагрянул Папа-медведь, — гудит он, крепко обнимая их громадными руками.
Сабин придушенным голосом мягко отчитывает его. Зажатая между ними, Маринетт хихикает в складки своего шарфа. Один только этот смех, похоже, приводит в восхищение ее родителей, которые обмениваются заговорщицким взглядом и продлевают общие нежности еще на несколько дополнительных секунд.
— Как мило. Попроси у них плетенки.
Я сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Сейчас не время, Плагг.
— Я хотела бы отнести всем круассанов, это возможно? — пищит Маринетт, кое-как доставая кошелек из кармана. — Плачу я.
— И с каких это пор? — возмущается ее отец, однако не ослабляя объятий. — Мы дарим. Алья приютила вас на всю ночь, это меньшее, что мы можем сделать.
— Даже если мы сильно подозреваем, что твоя подруга нарочно проигнорировала вчерашние прогнозы погоды, чтобы оставить тебя у себя, — иронично шепчет Сабин. — Но для нас это удовольствие. Первая выпечка будет готова через несколько минут, и в любом случае я сомневаюсь, что сегодня утром будет много покупателей.
Маринетт лучезарно улыбается:
— Спасибо!
Раздается сигнал — вероятно, печи, — и Том неохотно отпускает их, чтобы уйти обратно в подсобку. В окна начинает пробиваться золотистый свет, и Маринетт приходит в голову неожиданная мысль.
— Мам, солнце встает. Мы можем подняться на несколько минут?
— Конечно. Но смотрите осторожно, чтобы не поскользнуться наверху!
Она уходит к Тому в подсобку. Проигнорировав мое вопросительное поднятие бровей, Маринетт берет одну из крошечных булочек, оставленных для дегустации в корзине на прилавке, разламывает ее на два куска и опускает в карман своего анорака. Потом она берет меня за руку и увлекает к лестнице.
— Пошли, быстрее! — выдыхает она, перескакивая через ступеньку.
Войдя в квартиру, она устремляется в свою комнату, взбирается на двухэтажную кровать и открывает люк, чтобы выбраться на террасу. Я нерешительно смотрю на нашу обувь, еще мокрую от снега.
— Ничего страшного, я поменяю белье. Поднимайся!
Тяжело дыша от усилий, она вылезает через люк. Что там такого срочного надо увидеть наверху? Я следую за ней, сбитый с толку.
Оказавшись на террасе, я коротко моргаю, после полумрака квартиры застигнутый врасплох ярким светом. Понемногу глаза привыкают, и от представшего вида я открываю рот: крыши Парижа ослепительно белы, и, поскольку движение всё еще блокировано снегом, царит необычная и даже внушительная тишина. Облака почти полностью исчезли с бледно-голубого неба — такого чистого, каким я редко видел его в Париже. Солнце скоро взойдет, и уже окрашивает золотисто-розовым ореолом часть горизонта.
— …а ведь казалось таким реальным.
Разочарованное бормотание Маринетт приводит меня в себя. Она неподвижно смотрит на пол террасы там, где снег еще ровный и чистый. Она вздыхает, сдаваясь, и ее плечи опускаются. Я встревоженно подхожу к ней и беру за руку.
— Эй… всё хорошо?
Маринетт энергично кивает и сжимает в ответ мою руку, ее глаза блестят. Она тихонько шмыгает.
— Мне… Мне приснился чудной сон. Тебе тоже, не так ли?
Я согласно бормочу.
— Мне сложно вспомнить всё, — продолжает она немного дрожащим голосом. — А ты что видел?
Я сглатываю, застигнутый врасплох. Пытаюсь подумать об этом, но чем больше я стараюсь вспомнить сон, тем больше он расползается.
— Мне приснился особняк и его сад до пожара. И… моя мать. В тот день, когда она ушла. Только она вела себя не так, как в моих воспоминаниях. И на самом деле это в итоге оказалась не моя мать. Я…
Я замолкаю, слишком неуверенный в себе. Я ведь не могу признаться, что видел ее, а?
— Мне приснился тот раз, когда на новый год шел снег, когда я была маленькой, — говорит Маринетт. — Я проснулась на заре, и родители решили отвести меня посмотреть восход. Это было здесь, на этой террасе.
Она указывает пальцем на самый широкий угол террасы, где каждую весну она устраивает плетеную мебель и цветы.