— Кажется, я еще чувствую запах горячего шоколада, который мама налила в термос, — бормочет она. — И даже тепло рук отца, который держал меня на руках, чтобы я лучше увидела зарю. Всё было таким реальным! Вот только, когда солнце начало светить, и когда я стала видеть всё меньше и меньше… Что-то изменилось. Это было словно…
Слеза скатывается по ее щеке. Я немного сильнее сжимаю ее ладонь в своей.
— …словно мои родители уже не были здесь на самом деле… или не были на самом деле собой. Однако в тот момент я не испугалась. Присутствие рядом со мной было просто… другим. И знакомым. Таким знакомым и таким успокаивающим…
Ее слезы текут, и она нетерпеливо вытирает их.
— И был этот голос, который произнес лишь одну фразу. Одну-единственную фразу. «Всё хорошо…» Просто… просто это! «Всё хорошо». Но… но тон, манера говорить — всё слишком походило на…
Она колеблется и ищет мой взгляд. Со сдавленным горлом я мягко целую ее дрожащую руку. Она не осмеливается это произнести — и я тоже.
— Тикки. Это была Тикки.
Мы разом подпрыгиваем. Плагг уселся на соседних перилах. У него серьезный тон, глаза блестят.
— Тикки здесь. Где-то. Я же говорил вам.
Он подлетает, чтобы сесть на наши соединенные руки, как во время нашей встречи в больнице год назад. И с той же горячностью он снова выдыхает:
— Я почувствовал ее присутствие сегодня ночью сильнее, чем когда-либо. И я по-прежнему ее чувствую — едва-едва… но она здесь. Тикки действительно здесь.
Он повторяет это совсем тихо, как лейтмотив. Я сосредотачиваюсь, но, несмотря на усилия, мне больше не удается уловить это присутствие, которое, однако, было таким явным в моем сне. Расстроенный взгляд Маринетт наводит на мысль, что она тоже больше ничего не чувствует. Смирившись, она закрывает глаза, и две новые слезы стекают до подбородка. Я мягко привлекаю ее к себе, и она с всхлипом прижимается ко мне.
Вдалеке встает солнце. Его золотой свет ласкает крыши, заставляет еще сильнее сверкать пока нетронутый снег. Я заворожен этим зрелищем: вопреки странному сну, я чувствую себя умиротворенным, невероятно безмятежным. Я уже не помню, когда со мной такое было в последний раз.
Долгие минуты спустя Маринетт шмыгает и долго вытирает глаза. Когда ее слезы иссякают, она шепчет:
— А тебе… Что она тебе сказала?
Я моргаю. Последняя фраза Тикки, наконец, четко вспоминается, но вдруг звучит в моей голове словно прощание. В последнее мгновение я решаю оставить ее про себя.
— Ничего четкого. В чем я уверен, так это, что она желала мне лишь добра. Это ощущение, это присутствие, это было… Словно счастье в чистом виде.
Маринетт обращает на меня голубые глаза, блестящие и прозрачные в свете зари. Она улыбается — с ностальгией, почти мечтательно. Так же, как когда спала.
— Да… Да, это правда. Именно так. Ее смех тоже производил такой эффект.
Она испускает долгий дрожащий вздох, зарывшись в шарф. Подносит руки к шее — туда, где под одеждой находится шнурок, на котором раньше висел кулон, подаренный Тикки.
— Что это значит, как вы считаете? Почему сегодня ночью, почему так?
— Возможно… Возможно, она просто хотела дать нам знак? — отваживаюсь я. — Успокоить нас, сказать нам, что она по-своему присматривает за нами?
Маринетт кивает и ждет мнения Плагга. Но тот, вернувшись на мое плечо, остается молчаливым и задумчивым.
— Наверняка, — смирившимся тоном продолжает Маринетт. — «Всё будет хорошо»… Она говорила мне это, когда хотела, чтобы Ледибаг двигалась вперед. Надо думать, у нас на самом деле нет выбора, а?
Она обменивается с Плаггом понимающим взглядом, потом он бормочет:
— Жизнь продолжается, Носительница Света.
— Она всегда продолжается, эта сволочь, — будто рефлекторно добавляет она.
Они обмениваются усмешкой, явно находясь на одной волне. Тогда она достает из кармана кусок крошечной булки, взятой в магазине. Плагг издает довольный писк, когда она протягивает его ему. Я смеюсь:
— Так это и есть знаменитые плетенки?
Маринетт улыбается:
— Последняя из его слабостей. Очень эффективна, когда хочешь его приглушить.
Плагг, слишком занятый пережевыванием щедрого куска, ограничивается тем, что посылает нам раздраженный взгляд. Я фыркаю.
— Мне многое надо наверстать, да?
Я щекочу ему голову кончиком пальца, и Плагг счастливо мурлычет, как раньше. Растроганная, Маринетт берет меня за руку.
— Не беспокойся, Котенок. Всегда будет только один Черный Кот, и это не я.
— Однако я уверен, черный будет тебе к лицу, — лукаво выдыхаю я.
— Правда? Понятия не имею…
То, что началось, как шутка, вдруг вызывает у нее озабоченность. Она устало качает головой:
— Даже если бы я могла снова стать Носительницей, не уверена, что хотела бы. Это всё в прошлом.
Она определенно намекает на свою общность с Носителями Звезды прошлого. Она уже рассказывала мне о полном симбиозе с их памятью во время высшей трансформации и о душераздирающем ощущении их потери потом.
Не дожидаясь моего ответа, она осторожно подходит к другому краю террасы, рукавом смахивает снег с перил и облокачивается на них. Плагг проглатывает плетенку и подмигивает мне белым глазом, по-прежнему пересеченным едва заметным шрамом. Беспечно подлетев, он садится на плечо Маринетт и, мурлыча, заворачивается в полу ее белого шарфа.
С тяжелым сердцем я тоже облокачиваюсь о перила и погружаюсь в молчаливое созерцание встающего солнца. После долгого мгновения нерешительности, Маринетт расцепляет руки и, прерывисто дыша, берет мою ладонь. Без колебаний я подношу ее руку к губам и деликатно целую. Когда я краем глаза проверяю ее реакцию, у нее розовые щеки и бесконечно нежная, благодарная улыбка.
Мы смотрим на сверкающий город. Белоснежные крыши насколько хватает глаз вдруг кажутся мне будто приглашением устремиться вперед, бежать прямо к горизонту, без какой-либо иной цели, кроме чувства свободы. В душе взметается волна: я не знаю, исцелится ли Плагг когда-нибудь полностью, или почувствую ли я себя способным спустя всё это время вновь надеть костюм Черного Кота. Мне его не хватает, но зачем, если я буду один?
Я не знаю, из чего будет состоять завтрашний день. Я не знаю, согласится ли Нууру когда-нибудь рассказать о годах, проведенных с моими родителями. Я мечтаю иногда отправиться куда глаза глядят, пройти тем же маршрутом, что моя мать во время своих путешествий, и, возможно, даже однажды… вновь ее встретить. Но, когда я освобожусь от контроля Совета, осмелюсь ли я на самом деле устремиться по ее следам? Захочет ли она тогда объяснить мне свой выбор — вспомнит ли она вообще обо мне? Хочу ли я на самом деле знать?
Маринетт снова шмыгает. Плагг что-то бормочет, и она издает задушенный смешок. Потом она продвигается вдоль перил, пока не прижимается ко мне. Я обнимаю ее, чувствуя себя на седьмом небе.
В конце концов, неважно, что нас ждет. Мне никто не нужен, чтобы знать, что я должен делать здесь и сейчас — рядом с моим квами, рядом с моей Леди.
«Позаботься о них, Адриан».
Да, Тикки. Обещаю. Можешь рассчитывать на меня.
Благодарности и кое-что еще
Написано 29.02.2020 во время беспрерывного слушания «Building Light» — Филиппа Бриана, Габриэля Сабана, Анны-Софи Вернаэйэн: https://youtu.be/lXi8xA1BxZs
Приключение «Белый, красный, черный» началось 10 ноября 2017 года. Оно нагрянуло во время слушания «Hurt like Hell» Флёри Прологом и драматическим импульсом, причем его сценарий должен был оставаться в пределах простого сонгфика. У меня возникло неожиданное и непреодолимое желание описать личное чувство: траур, грусть, которая его сопровождает, эмоции, которые возвращаются каждый год в одно время.
Простое «описать» превратилось в «написать». Сегодня сонгфик — изначально мини, который разросся на много глав — официально заканчивается спустя два года, три месяца и несколько дней работы. БКЧ не только находит удовольствие в сплине, отчаянии и сожалении; БКЧ — это ответ: яркий, сложный и трудно формулируемый, но полный надежды, в который я хочу верить, день за днем.