Печенье.
Ко мне снова подступают рыдания этой ночи. Я бросаю взгляд на сумочку, лежащую на прилавке с моими перчатками. Прикусываю щеку, чтобы сдержать нервные слезы.
— О, ты хотела бы побольше?
Обеспокоенный голос отца возвращает меня к реальности. Я поспешно сглатываю и заставляю себя улыбнуться.
— Нет-нет, папа. Всё отлично. Спасибо, — хрипло произношу я.
Папины усы вздрагивают, а покрасневшие от печи скулы становятся резче, когда он в свою очередь улыбается. Я торопливо хватаю сумочку с прилавка — и сметаю ею перчатки.
— К тому же Алья обожает твое печенье. Это поможет ей собраться перед речью!
С невольной гримасой я наклоняюсь, чтобы подобрать перчатки, неуклюже надеваю школьный рюкзак, закутавшись в анорак.
— До скорого, милая, — произносит отец и неуверенно поправляется: — Ну то есть, если ты захочешь подойти поздороваться со своими старыми родителями на церемонии, но ты можешь и остаться с друзьями… Хотя ты не обязана идти туда, по правде говоря, я…
Мне кажется, я слышу, как в комнате за магазином вздыхает мама. С тяжелым сердцем я подхожу поцеловать отца в багровую щеку, обрывая его неловкие оправдания.
— Да, пап. Возможно, я приду. Спасибо.
Я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, но останавливаюсь на полпути к двери. Снег за окном прекратился. Снаружи всё бело.
Белый. Холод.
Красный. Черный.
Мне больно.
Всё — моя вина. Я должна была принять неизбежное, пока еще было время. Но…
«ЛЕДИБАГ, ОСТОРОЖНО!»
— Маринетт?
Я вздрагиваю, когда мне на плечо ложится большая ладонь отца. Когда он успел обогнуть прилавок, чтобы подойти ко мне?
— Ты не берешь свою сумочку?
Тяжело дыша, я окидываю магазин смущенным взглядом. Шрам на спине дергает в ритме сердцебиения. На лбу отца появляются обеспокоенные складки. Он созерцает снег снаружи, а потом, похоже, понимает.
— Я подвезу тебя? Мой грузовичок припаркован на перекрестке.
Я энергично мотаю головой:
— Нет-нет. Сойдет и так. Я… я хочу пройтись. Мне это пойдет на пользу.
Он молча кивает — хмурый, с влажными глазами, — а потом, прочистив горло, хлопает меня по плечу. Я неуверенно беру сумочку, и он открывает мне стеклянную дверь.
— Хорошего вам дня, — бормочу я.
Отец отвечает таким же хриплым голосом, который перекрывает звон колокольчика у нас над головами. Забыв про ломоту в суставах, я торопливым шагом устремляюсь вперед, не отрывая взгляда от тротуара, покрытого одеялом снега.
Снег белый. Очень белый. Всё время белый.
Только дойдя до конца улицы, я замедляю шаг и останавливаюсь, легкие уже горят, ноги стали ватными. Без физических упражнений в течение восьми месяцев вернуться к прежней форме всё еще тяжело.
Я рассматриваю пакет с печеньем в левой руке и сумочку в правой. Колотящееся сердце сжимается. Снова. С дрожащим вздохом я расстегиваю молнию анорака, вешаю ремень на шею и удобно пристраиваю сумочку на боку, в тепле. Застегивая куртку, я колеблюсь, а потом проверяю окрестности и шепчу:
— Слушай, мне… жаль. За сегодняшнюю ночь. Правда жаль.
Полнейшее молчание.
— Печенье еще теплое. Хочешь?
Еще несколько секунд молчания. Потом сумочка едва заметно приоткрывается. С жжением в глазах я засовываю в щель печенье, потом второе. Вместо того чтобы упасть на дно, печенье медленно исчезает. Сумочка закрывается сама по себе, и я слышу тихий хруст. Звук едва заметный, но такой знакомый, что у меня на глаза наворачиваются слезы. Я тщательно вытираю их, хлюпаю носом — я опять забыла носовой платок.
Я искренне жалею о своих словах — своем жесте — прошлой ночью. Не я одна страдаю, я ведь прекрасно это знаю.
По кварталу разносится звук колокола из моего бывшего коллежа. Я застегиваю молнию до шеи, поправляю шарф. Глубоко вдыхаю, ослепленная. Снег повсюду. На день памяти Париж украсил улицы и магазины в цвета Ледибаг и Черного Кота, двух своих исчезнувших героев.
Белый.
Красный.
Черный.
Этот день будет бесконечным.
I loved and I loved and I lost you
And it hurts like hell
Yeah it hurts like hell
Я любила тебя. Я любила и потеряла тебя.
И это так больно, так больно…
====== Глава 3. ...И отпустить ======
I don’t want them to know the secrets
I don’t want them to know the way I loved you
Я не хочу, чтобы знали эти тайны,
Я не хочу, чтобы знали, как я любила тебя.
2017. День -1.
Адриан.
— Маринетт? Маринетт, ты еще здесь?
Я дергаюсь, возвращаясь на землю. Бормочу, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих:
— А, э, да-да, мам, я-я думаю! По-подожди, я договорюсь с Альей!
Я отключаю микрофон мобильника и испускаю нервный стон, охваченная наполовину счастьем, наполовину раздражением. Адриан, Адриан у меня дома! Адриан пришел сегодня утром без предупреждения, более того — пригласить меня в кино!
…Но почему, почему сегодня, когда я занята на другом конце Парижа!
Я удобно устраиваюсь в углублении одного из подъездов и открываю сумочку. Тикки из глубины бросает на меня упрекающий взгляд.
— Маринетт, у тебя сегодня есть дела важнее!
— Знаю, знаю! Но это же Адриан! А-дри-ан!
— И вчера вечером ты обещала Черному Коту, что найдешь решение. Ты должна позвонить ему через несколько часов, не время развлекаться!
— Дааааааа….
Я подскакиваю на месте, во власти моральной дилеммы. Она права, сто раз права — для разнообразия. И по правде говоря, от одной только мысли, как я увижу вечером Черного Кота и его расстроенное лицо, я уже чувствую угрызения совести. Я должна связаться с ним в три часа, не может быть и речи, чтобы до той поры я не разыграла свою последнюю карту.
Никогда бы не поверила, что однажды подумаю такое, но… Адриан подождет.
— Ух! Черный Кот, что я делаю ради тебя!
С ворчанием я закрываю сумочку — перехватив удовлетворенную улыбку Тикки, — а потом делаю глубокий вдох, прежде чем снова включить микрофон мобильника.
— Да, мам? Я поговорила с Альей, и… мы не можем отменить наши планы, — по-настоящему жалобно произношу я. — Я… Извинишься за меня? Пожалуйста?
— Конечно, дорогая, — мягко отвечает мама. — Адриан тоже извиняется, что пришел без предупреждения, он был неподалеку и забыл телефон дома.
Я поднимаю взгляд в небо, испытывая противоречивые чувства, представив Адриана с его сожалеющей улыбкой. Но нет-нет, не извиняйся за то, что неожиданно зашел ко мне. Возвращайся завтра, послезавтра, когда захочешь! Каждый твой взгляд — благословение для меня, и…
— Маринетт? Ему что-нибудь передать?
— Да… Нет! Э… Эм, поблагодари его? Мне правда жаль… Спасибо, мам.
— Не за что, дорогая. Повеселись с Альей. Хорошего дня!
Я неохотно нажимаю на отбой и растекаюсь в душераздирающем вздохе. И как собаке пятая нога мне нужен шепот Тикки:
— Я горжусь тобой, Маринетт! И уверена, Адриан тоже поймет! Он всегда готов пожертвовать собой ради своего друга Нино!
— Умоляю, замолчи и дай мне еще несколько минут горьких сожалений о своем решении.
Ворча, я продолжаю путь, терзаемая желанием надавать себе пощечин. Жизнерадостный смех Тикки в конце концов вызывает у меня легкую улыбку.
Худо-бедно я добираюсь до незаметного домика. Как только я вхожу в вестибюль, Тикки покидает сумочку и зарывается в мой шарф. Подойдя к двери квартиры Мастера Фу, я вдруг начинаю колебаться. Я хотела бы позвонить ему и предупредить о приходе, если бы только знала его номер. Но с моей легкомысленностью мне ни разу не пришло в голову спросить его.
— Может, у него пациенты. Уверена, что я не побеспокою его?
— Уверена, Маринетт. Мастер Фу никогда не назначает встречи. Он исходит из принципа, что люди всегда приходят в подходящий момент.
— Если ты так говоришь…
Когда я собираюсь постучать, меня что-то останавливает. На что я надеюсь, собственно говоря? Я ничего не знаю о ситуации Черного Кота, кроме того что некое семейное дело вынуждает его покинуть Париж через девять дней. Что тут может сделать Мастер Фу, если подумать? Убедить родителей Черного Кота оставить его в Париже? Это абсурдно. Даже мои — весьма снисходительные — родители подпрыгнули бы до потолка, если бы им сказали такое. А кроме того, какую причину им назвать? Мастер Фу — Хранитель Камней Чудес и, как мы с Черным Котом, должен держать это в тайне.