Он спустился на этаж и направился к бару в гостиной. На диване возле электрического камина жена читала книжку Стефу.
— «Ах, почему у нас нет бессмертной души! — грустно проговорила русалочка… — Неужели и я после смерти превращусь в морскую пену и не услышу больше музыки волн, не увижу прекрасных цветов и огненного солнца!
— Нет, — ответила бабушка. — Но если кто-нибудь из людей полюбит тебя так, что ты станешь ему дороже отца и матери, если он отдастся тебе всем своим сердцем и всеми помыслами и попросит священника соединить ваши руки в знак вечной верности друг другу — тогда его душа перейдет в твое тело и ты тоже познаешь небесное блаженство, доступное людям. Этот человек вдохнет в тебя душу и сохранит свою…»
Возле дивана на тапочках счастливо сопел Триколор, дергая розово-черным носом. Мудрый Ахиллес, знающий, что торопливость только портит вкус жизни, неспешно выпутывался из лохматого собачьего хвоста.
«А зачем мне это надо — вдыхать душу в голема?» — размышлял Мурманцев в одиночестве над бутылкой пятизвездочного венгерского коньяка.
После некоторого количества стопок, когда звезды сорвались с этикетки и заблистали в воздухе над головой, он нашел ответ.
Чтобы голем тоже смог увидеть звезды.
Не коньячные, настоящие. При свете дня сияющие ярче, чем в ночи.
Было это во сне или въявь — какая разница. Могло и так и эдак. Реальность прозвучавшего ни в том, ни в другом случае не умалялась. Мурманцев даже проверять, звонить, посылать запрос не стал. Только дал себе зарок съездить как-нибудь, постоять немного над могильным крестом…
В спальню на втором этаже заглядывали фонари с улицы, устилали пол светлыми квадратами. Мурманцев был не любитель спать при зашторенных окнах и супругу к тому же приучил. В бессонницу это первое дело — вытряхнуть мешающие мысли в прямоугольные лужицы света на полу, и пусть барахтаются там, пока не надоест. В крайнем случае пригнать к лужицам на водопой маленьких кудрявых барашков. Но в ту ночь Мурманцеву попались очень упрямые барашки — пока напоил последнего, весь измучился. До утра оставалась пара часов. А после барашков к комнате появился гость.
Он вышел из стены, и сразу стало очень светло. Мурманцев сел на постели, ноги сунул в тапочки. Старец, не в черном подряснике, а в белоснежном, как светлое облако под солнцем, опустился на стул. Одну руку положил на стол и произнес:
— Вот и снова увиделись мы, Савушка.
— Отче, вы…
Мурманцев уже догадался, но не мог вымолвить того самого слова.
— Помер я, Савушка, — спокойно, легко сказал за него старец. — Сорок дней минуло с того. Поморозился сильно и слег.
— Отче… — Опять слова не шли с языка. Мурманцев жадно всматривался в старца, каждую черточку примечал, чтобы сохранить в памяти. Таким он не знал отца Галактиона. Старец уже был не старец — лет на тридцать моложе, борода короче, морщины разгладились, многие совсем исчезли. Глаза, которые Мурманцев помнил запавшими, безмерно усталыми, теперь сияли как у ребенка.
— Попрощаться я пришел. Полюбил я тебя, Савушка, очень. Как сын ты мне. Жену твою и детей благословляю. Проживешь ты жизнь долгую. Правнуков увидишь. Высоко поднимешься, за многое в ответе будешь. Хочешь ли зреть себя?
Внутренне онемев, Мурманцев чуть заметно качнул головой.
— Смотри, — сказал старец.
Перед глазами встала картина — не на стене, а как будто в воздухе полотно невещественное тихонько заколыхалось. Отдаленно зрелище напоминало запечатленное Репиным «Торжественное заседание Государственного совета». Только мундиры другие, перед каждым сановником — небольшое электронное табло. И — картина жила. Люди шевелились, наклонялись друг к другу, гудели неразборчиво голоса.
— Смотри внимательней. Справа от императора.
За председательским столом, по обе стороны от государя сидели двое государственных мужей. Мурманцев не узнал императора. Это был не Михаил Владимирович и даже не Константин Михайлович, нынешний наследник престола. Черты лица совсем другие. Взгляд скользнул вправо. Седой старик с плешью, гладко выбритый, на груди и шее — ордена. Мурманцев почти испуганно узнал в старике себя — лет на пятьдесят старше.
— Это — я? — силясь сохранять спокойствие, приличествующее будущему государственному мужу, пробормотал он.
Живая картинка растворилась в воздухе.
— Ты, Савушка. Империю в руках будешь держать.
Мурманцева точно мраморной плитой придавило. Вздохнуть боялся — как бы кости не затрещали, — не то что говорить.
— Война, Савушка, будет, — по-простому, буднично сказал вдруг старец. — Не бойся, не скоро еще. Дети твои вырасти успеют, своих заведут. А войны вам не миновать. Против воли втянут. Весь мир в ней сойдется. Разорение большое по всей земле пойдет. Не будет зрителей, все участники. Не окажется победителей.