Но единицы и нули на жестком диске не единственный способ хранить секреты. Последнее хранилище — это сами шпионы, секреты, вписанные в архитектуру их мозга, и поэтому они бегут, спасаясь, разбегаясь, как олени, чтобы сбить с толку преследующего их хищника. Хищника, который носит лицо моей сестры…
…и мое.
— Ты сам кого хочешь напугаешь, Пит.
Спасибо, Бел, я постараюсь не посрамить тебя. Твои слова очень много для меня значат. Я жду, пока скроется из виду последний — дородный мужчина с разбитым носом. Я крепче сжимаю пистолет и иду к открытой двери пустой оболочки бывшего 57.
Офис — это кладбище пустых компьютерных экранов с проводами, торчащими из их задников, как нервные пучки, где процессоры были вырваны и отправлены в мусоросжигатель.
До лифта двенадцать шагов. Двенадцать шансов, чтобы мои нервы меня подвели. Я оглядываюсь на выход. Я знаю, что не стоит этого делать, но оглядываюсь.
Ты все еще можешь убежать, Пит. Ты так хорошо умеешь убегать. Ты настоящий чемпион в этом деле.
Выход — черная дыра позади меня, усиливающая гравитацию. Она тянет меня с той же силой, что и чизкейк, когда мой желудок разрывается от паники. «Сдавайся», — говорит он. Беги. Сделай уже это. Не убежишь сейчас — столкнешься с тем же выбором, только в следующую секунду, и в следующую, и в следующую после этого. Как думаешь, сколько раз ты сможешь продержаться?
— Одиннадцать… двенадцать.
Я шумно выдыхаю. Я даже не осознавал, что считаю, не говоря уже о том, что считаю вслух. Я нажимаю потной подушечкой большого пальца на кнопку и радуюсь, что двери сразу открываются. Я вхожу внутрь, держась неподвижно, как покойник, и не оглядываюсь, пока не слышу, как двери с шипением закрываются за моей спиной.
Часть меня надеется, что дверь в маленький переоборудованный кабинет будет заперта. Она открыта. Ручка легко проворачивается.
Та же часть меня надеется, что кровать будет пуста. Она не пуста. Почти ничего не изменилось в импровизированной больничной палате: черные потертости, оставленные колесами кровати на пороге, полосатый свет, отражающийся от белого линолеумного пола, окно, выходящее на дом с плоской крышей, под тем же октябрьским небом.
Отличие состоит в том, что единственная обитательница комнаты сидит на кровати, сложив руки на коленях мятно-зеленой больничной робы. Ее глаза очень спокойны.
— Привет, Питер, — говорит она.
Облегчение накатывает на меня как цунами. Я бросаюсь к ней. Пистолет с грохотом падает на пол, и я крепко обнимаю ее. Я смеюсь и плачу ей в плечо. «Ты жива, — шепчу я, и мои слезы льются на ее одежду. — Ты в порядке. Я так боялся».
Только все это не так. Я хотел бы, но не могу… Вместо этого я закрываю за собой дверь, а затем с трудом, дюйм по дюйму поднимаю руку, пока пистолет не упирается ей прямо в лоб.
— Здравствуй, мама, — говорю я.
РЕКУРСИЯ: 5 ДНЕЙ НАЗАД
Мы стояли на парковке, зябко кутаясь в пальто, потому что поднялся ветер. Гигантское здание музея заслонило собой весь солнечный свет. Бел не спеша ушла вперед, но мама остановила меня, взяв за руку.
Она обхватила мое лицо ладонями. В ее глазах лучилась гордость, и искры этого огня долетели и до меня, и я тоже засиял.
— Питер, сегодня все состоится только благодаря тебе и твоей сестре. Моя работа, моя жизнь — ничего этого без вас у меня бы не было, ты это понимаешь?
Да, мама, теперь понимаю.
СЕЙЧАС
Невероятные вещи происходят ежедневно. Не стоит удивляться, когда они случаются с вами.
Я стою в штаб-квартире секретной разведывательной службы Великобритании, реву и умираю от желания поссать. Я навел пистолет на собственную мать, и когда она говорит, ее голос спокоен, как озеро в безветренный день.
— Что она тебе сказала?
Она. Есть только один человек, о котором мама говорит таким тоном.
— Ничего. Бел мне ничего не сказала. Я сам все узнал.
— Что узнал?
Я смотрю на нее во все глаза, игнорируя вопрос. Пульсация в черепной коробке нарастает, как будто кровеносные сосуды в висках пытаются протолкнуть наружу мраморные шарики. Черные пятна пляшут у меня перед глазами.