Случайность трудно имитировать.
— Питер? — снова окликает меня Фрэнки. — Скажи нам. Куда могла бы пойти Бел, если бы дело было совсем плохо?
Если дело будет совсем плохо. Так сказала мне Бел сегодня в музее. Я помню, как она кивнула на камеру видеонаблюдения.
Камеры. Паузы. 17-20-13. Что, если это послание от Бел? Я думаю о том, как мы сидели с ней на заднем сиденье маминого «вольво», переписываясь шифром Цезаря во время долгих, укачивающих поездок. Чтобы разгадать этот шифр, достаточно знать ключевое слово, а я знаю Бел достаточно хорошо и всегда угадываю. Но если это не слово? Если это число? Какое число она бы использовала?
Рита смотрит на меня внимательно. Я так и не проронил ни слова. Числа есть во всем. Все взаимосвязано. Мамин дыхательный аппарат пищит и перезагружается. На нее напал мой папа. Папа исчез через месяц после нашего с Бел…
Нашего дня рождения: 24.01.98.
Лихорадочно пытаюсь соображать. Пальцы сжимаются в поисках ручки, но мне ничем нельзя выдать, что я хочу это разгадать. Я пытаюсь представить строку кода мысленно: 24, 1, 9 и 8, а затем все остальные числа от 1 до 26, и алфавит под числами.
Во рту пересохло. Если дело будет совсем плохо. Перед глазами стоит моя сестра в китовом зале, она разговаривает и мило смеется с Ритой. Неужели Бел ее прощупывала, пытаясь выяснить, кто она такая?
— Я… я… — Я перевожу взгляд с одной зеленой маски на другую, потом смотрю на маму и принимаю решение. — Нет такого места, — вру я. — Бел ничего не боится.
Фрэнки смотрит на меня. Она впивается взглядом в мои глаза, как будто хочет увидеть что-то, отпечатанное на сетчатке. Она мне не верит. Я постепенно разворачиваюсь, слушаясь сестру, собираюсь бежать. Я вижу, как их пальцы в хирургических перчатках тянутся в мою сторону, и начинаю размахивать руками, нанося беспорядочные удары. Фрэнки отбивается от них с привычной легкостью. Ее рука оказывается вблизи от моего рта, и я пытаюсь вцепиться зубами.
Рита говорит:
— У нас нет времени.
Мне на голову натягивают что-то черное, закрывая свет. Я сопротивляюсь, отплевываюсь и давлюсь кислотой. Меня хватают за запястья, и ноги отрываются от пола.
— Ничего не понимаю, — слышу я голос Фрэнки, приглушенный тканью. — Не понимаю.
Жгучие искры электрической боли впиваются мне в бок. Я дергаюсь и извиваюсь.
— Яяяяя праавввввда неееееееееееееееее…
Мир тонет в небытии.
РЕКУРСИЯ: 2 ГОДА И 9 МЕСЯЦЕВ НАЗАД
Ингрид нахмурилась. Можно было практически увидеть, как мысли ворочаются у нее в голове, точно она освобождала место в уже упакованном чемодане, чтобы уложить все, что я только что ей сказал. Я нетерпеливо ждал, переминаясь с ноги на ногу.
— Ничего не понимаю, — сказала она. — Не понимаю.
Что неудивительно. Я объяснялся плохо, говорил слишком быстро, потому что нервничал, ведь единственная девушка, о которой я когда-либо думал в этом смысле, смотрела на меня снизу вверх, лежа поперек той самой кровати, где я в основном и думал о ней в этом смысле, устроив свою белокурую голову на моем покрывале с Ночным Змеем. Жаль, что я не успел сменить постельное белье; жаль, что я не успел даже вытряхнуть из мусорного ведра под столом бумажные салфетки, оставшиеся после мыслей в этом смысле. Я очень, очень надеялся, что ей не понадобится ничего выбрасывать.
Четыре часа назад я видел, как она шагала к школьным воротам, неохотно волоча непослушные ноги, вцепившись в лямки рюкзака, как в спасательный парашют. И не было в мире ничего проще, чем задать вопрос:
— Эй, не хочешь сегодня вечером заглянуть в гости… на ужин или типа того?
В конце концов, если у нее не было понимающей семьи, я бы с удовольствием поделился своей.
Только в тот вечер моя семья была не в самом понимающем настроении.
Бел на две недели отстранили от занятий за… что-то, связанное с лягушками. Я не понял нюансов, потому что, как только она переступила порог, мама как с цепи сорвалась, втащила Бел на кухню и начала визжать, как свисток от чайника, об «ответственности». Ингрид выложила в ряд четыре горошины в верхнем правом секторе тарелки, подавая условленный сигнал бедствия, но я вскочил на ноги, уже увидев, как задрожали ее пальцы в перчатках. Я оставил котлету по-киевски медленно истекать чесночным маслом на тарелку и поволок агента Белокурую Вычислительную Машину подальше от перепалки.