- А где же теперь сумасшедшие сидят? - усмехнувшись довольно-таки бессмысленно, спросил Стеф. - Перевели их, что ли?
- Зачем перевели? - удивился Гульмамад. - Больница большая, всем места хватит.
- Ну и ну... - подымаясь с баула, сказал Стеф. - А зачем тебе птичка?
- Ты вот спрашиваешь, - объяснил старик Гульмамад, - другой кто-нибудь тоже подойдет, спросит и дыню возьмет. Торговое дело, сынок!
Сумасшедший дом был расположен за вокзалом, по другую сторону железнодорожных путей. Высокий забор, окружавший когда-то больницу, давно растаскали на дрова, а кирпичные ворота с железными тюремными створками остались стоять, как стояли при коммунизме. Сохранилась и караулка при воротах, но она была пуста, стекла - выбиты. Заглянув вовнутрь, Стеф рассмотрел на полу караульного помещения несколько порожних бутылок и крендель человеческого кала.
Фасад главного корпуса был украшен мощными колоннами и строгим портиком, над которым уместно выглядела бы квадрига бронзовых коней с копьеметателем в античном шлеме. Но не было квадриги, а вместо нее светился и мигал разноцветными лампочками щит с надписью "Дискотека". Сильный музыкальный шум окутывал корпус, как облако. Справа от корпуса, на отшибе, ютился крепкий еще флигель, к нему вела заасфальтированная дорожка с растрескавшимся, покоробленным покрытием. Дорожкой, как видно, редко пользовались по назначению: несколько то ли посетителей, то ли больных, выйдя из подъезда, брели навстречу Стефу по вольной земле, поросшей верблюжьей колючкой. Стеф взглянул на них с опаской, но они не обратили на него никакого внимания.
- Регистратура где тут будет? - окликнул Стеф, ни к кому в отдельности не обращаясь.
Никто ему не ответил.
Регистратура обнаружилась за углом флигеля, вход в нее вел с улицы: три ступеньки и дверь с зарешеченным оконцем. Сбоку от двери, на стеклянной бордовой доске, можно было различить вылинявшую золотую надпись: "Министерство здравоохранения. Психиатрическая больница им. Карла Маркса и Фридриха Энгельса". Стеф нажал на ручку и вошел.
За столом, друг против друга, сидели двое мужчин в серых халатах - один местный, другой русский, блондин. Меж ними, на выщербленной столешнице, помещалась откупоренная банка консервов и бутылка плодово-ягодного вина.
- Регистратура здесь будет? - любезно, почти льстиво спросил Стеф.
- Ну здесь, - неохотно сказал русский. - А вам чего?
- У меня дело одно есть, - начал Стеф и снял с плеча баул. - Понимаете, родственник мой тут лечился в шестидесятые годы, и я хотел бы узнать... Вот, у меня документы все есть. - Он достал из кармана конверт со справками, не без хлопот полученными в Москве, в загсе. - Кац Матвей Абрамович, матери моей двоюродный как бы дядя.
Русский принял конверт и заглянул в него без интереса.
- Держите на память, - сказал русский, возвращая конверт. - У нас часть архива вывезли, - он неопределенно взмахнул рукой, и это должно было означать, что вывезенное исчезло без следа, - а другую еще не успели. В складе надо искать. Там бардак не дай Бог!
- Бабу Стешу надо попросить, - подал голос местный, - она, если есть, обязательно найдет.
- Во, точно! - поддержал русский. - Она, может, его еще помнит, дядю вашего или кого там...
- А где она? - спросил Стеф. - Можно ее видеть?
- Поделиться надо, брат, - с нажимом сказал местный. - Бабка работает, полы моет, а мы ее сейчас на склад пошлем. Это как же получается?
- А если она не найдет ничего в этом складе? - усомнился Стеф.
- Тоже верно, - согласился русский. - Но, если повезет, с тебя бутылка.
- Две, - сказал Стеф. - Если прямо сейчас начнем.
Баба Стеша поручению не удивилась ничуть. Выслушав местного, выражавшегося энергичным командирским языком, она только шмыгнула старым носом и потянула Стефа за рукав: "Пошли!"
Сохранилась еще по углам такая редкая порода людей: что им ни скажи, о чем ни попроси, они тут же, без колебаний и с исключительным усердием, приступают к делу - будь то изучение высшей математики или же покорение вплавь Северного полюса. Воздействие на них направляющего слова имеет завораживающий характер. Такие люди на вес золота, они должны быть поименно занесены в Красную книгу человечества, специально для этой цели напечатанную. Говорят, их поголовье из поколения в поколение остается неизменным. К их числу относилась и техничка кзылградской психиатрической больницы баба Стеша.
Ходко переваливаясь на своих криво поставленных утиных ногах, баба Стеша вела Стефа Рунича на хоздвор сумасшедшего дома. На обширном огороде, заведенном здесь ради прокормления организма, а не для целебного укрепления душевного здоровья, копошились дебилы и дауны; их в меру функциональными действиями руководил инструктор-трудотерапевт из корейцев - признанных мастеров огородного дела. В автомобильном гараже стояла двухколесная тележка с задранными к потолку оглоблями и постукивала копытцами тройка ишаков. Курдючный баран гиссарской породы валялся в тени глинобитного дувала, в теплой золотистой пыли.
Склад, по всем правилам запертый на висячий замок, открывавшийся без вмешательства ключа, примыкал к дувалу и состоял из нескольких отделений. Тут были и канцелярские принадлежности, и изъятые из библиотеки по причине несовместимости с политической ситуацией и общим положением вещей книги: "Капитал" Маркса, "Милый друг" Мопассана, энциклопедический справочник "Хочу все знать". Одна комнатенка была набита драными простынями и халатами, списанными специальной комиссией, но почему-то еще не проданными из-под полы. Остатки архива загромождали пол глухого помещения в тупике коридора. Расхристанные папки с историями болезней давным-давно исчезнувших людей валялись вперемешку с узлами и продавленными картонными чемоданами.
Баба Стеша приволокла откуда-то низкую табуретку и уселась на нее квадратным, добрым задом.
- Ты подтаскивай, - сказала баба Стеша, - а я буду разбирать. Как звать-то его, дядю?
- Кац, - сказал Стеф и вдруг почувствовал робость. - Кац Матвей... Вот здесь, среди этого хлама, сохранилось, быть может, описание жизни и смерти гениального безумца, стоявшего в одном ряду с великими художниками, продиктовавшими из своего времени направление мирового искусства на века вперед. Пройдет отмеренный срок, и за одну его картинку можно будет купить половину этого дикого городишки или построить новый сумасшедший дом.
- Кац, - ласково повторила баба Стеша, - какой же это Кац... Еврей, что ли?
- Ну да, - сказал Стеф.
- Это который газировкой торговал на углу Кирова и Калинина?
- Ничем он не торговал, - сказал Стеф, уставший удивляться. - Он был художник.
- Ну теперь знаю! - всплеснула руками баба Стеша. Своим знанием она могла доставить приятное человеку и радовалась этому. - Кац, ссылочник. Он Хрущева нарисовал для железнодорожных мастерских, - она наклонилась к Стефу и перешла на шепот, - а у него вместо орденов - мухи и тараканы.
- Вы его видели? - с надеждой глядя, спросил Стеф. - Знали?
- Ну а как же! - закивала, зачастила баба Стеша. - Кто ж его в Кзыл
граде не знал! Он по всему городу ходил, как остановится, так что-нибудь рисует. На голове у него берет с перьями, штаны, прости, Господи, разные: одна штанина красная, а другая-то желтая или зеленая. И ботиночки разноцветные. Идет и мешок обязательно несет на ленте, на плече, поболе, чем ваш, мешочек.
- А что в мешке? - допытывался Стеф.
- Ну что там... - ненадолго задумалась баба Стеша. - Все его хозяйство: краски, картиночки, и письма какие-то, и тетрадки. Все. А чем кормился неизвестно.
- Откуда вы знаете? - глухо спросил Стеф. - Про картинки, про письма?
- Так ведь как его сюда привезли, - объяснила баба Стеша, - санитары мешок-то отобрали у него. Глядят, - а там вот только это, больше нет ничего.
Только это: картины и записи художника Матвея Каца.
На дворе уже смеркалось, когда просмотрели обложки всех папок. Сотни несчастных прошли, промелькнули перед старухой и иностранцем; безумца в малиновом берете, обвешанного порожними консервными банками, не было среди них.