Склонив голову набок, она вспомнила, как, будучи ребенком, ходила за ним повсюду, пребывая в вечном страхе что он прогонит ее, в то время как он был терпелив и только качал головой, закатывая глаза. Грейсон всегда был снисходителен к этому странному гадкому утенку, Софи Уэнтуорт.
Нежная улыбка изогнула ее губы при воспоминании о ребенке, которым она была когда-то. Неужели она действительно была так предана ему?
— Если вы не объяснитесь, — заявил Грейсон, твердо и холодно выговаривая слоги и не отрывая взгляда от Генри, — я пошлю за полицией.
— Что это за разговор о полиции? — спросила Софи, решительно направляясь к нему. Улыбка ее стала еще шире.
Грейсон повернулся на ее голос и остолбенел.
Взгляды их встретились и не могли оторваться, и она поняла, что он так же не ожидал увидеть ее, как и она его. Она забыла обо всем. Существовал только Грейсон. Ей показалось, что время вернулось вспять и они снова были детьми. Он был ее героем, она — его тенью. Ее захлестнула нежность, и она, вспомнив о былой преданности, чуть не бросилась к нему бегом.
Но он хорошо умел владеть собой и глубоко спрятал свое изумление. Внезапно в его глазах промелькнул интерес, когда он оценивающе оглядел ее, и от его взгляда ей стало не по себе. Чары развеялись, и все вернулось на круги своя, и она с грустью призналась себе, что Грейсон уже не мальчик, а взрослый мужчина.
На приеме в честь дня рождения отца Софи узнала, что Грейсон больше не терпелив и не снисходителен. Он был безжалостен, собран и сдержан. За те годы, что она гастролировала по Европе, он приобрел бескомпромиссную властность и хищное изящество, очертания его фигуры стали твердыми и четкими.
Она подавила девчоночий порыв броситься к нему на шею и крепко обнять. Теперь она женщина, и давно остались позади годы, когда она ходила по пятам за Грейсоном или доверчиво держалась за его руку.
При мысли о том, что отныне все изменилось, ее охватило сожаление. Но теперь она была взрослая, и независимая, и такая же удачливая, как он, — если закрыть глаза на небольшие, не стоящие ее внимания сложности с деньгами. Ничего — скоро у нее будет много денег, пообещала она себе и улыбнулась.
— Ты слышала, Софи? — громко крикнул возмущенный Генри. — Этот грубиян угрожает вызвать полицию! Маргарет ломала руки.
— Разве можно обращаться к властям, находясь в чужом доме?
Диндра фыркнула, загасив сигарету о старинную вазу.
— Теперь все понятно. «Блудную дочь изгоняют из родного дома». На первых страницах всех городских газет. К утру это разойдется по всей этой деревенской заводи. — Ее зеленые глаза сузились, и она постучала пальцем по столу. — Без сомнения, об этом будут говорить все. — Палец ее замер, и она взглянула на Софи. — Если ты будешь вести игру правильно, тебя могут арестовать. Но на такое паблисити у нас не хватит денег.
Лицо Грейсона окаменело, он уставился на Диндру с таким видом, будто она была назойливой мухой, от которой он никак не мог избавиться.
Софи закашлялась, чтобы скрыть внезапный приступ смеха.
— Диндра, ты ведешь себя очень плохо.
— А разве ты не за это мне платишь? — Грейсон медленно обвел глазами всех по очереди и наконец остановил взгляд на ней.
— Софи?
— Ну наконец-то! — воскликнула она, пряча за смехом затрепетавшее сердце. — Вы, кажется, узнали меня?
Он поднял темную бровь и — она могла бы поклясться — улыбнулся мимолетной улыбкой.
— Вы здесь, — констатировал он, причем его внимательный взгляд не отпускал ее от себя. — И вы приехали преждевременно.
— Снова правильный ответ. Вы просто поражаете меня своей догадливостью.
Его брови приняли свои обычные четкие очертания.
— Увы, — продолжала она, направляясь к нему, и ее изящные каблучки зацокали по мраморному полу, — во Франции нам удалось сесть на пароход, который уходил немного раньше. Насколько я понимаю, это была груда болтов, которых удерживали вместе упаковочная проволока и бечевка, но он доставил нас сюда, чтобы я могла сделать отцу сюрприз. — Внезапно в голове у нее мелькнула некая мысль, и она резко остановилась. — А как вы узнали, что я еду домой?
На мгновение ей показалось, что этот высокий властный человек смутился либо удивился ее словам, но это длилось лишь одного мгновение.
— Мне сказал ваш отец.
— А, ну тогда понятно. И раз уж вы столько всего знаете, скажите: почему здесь нет моего отца? — Но вслед за этим вопросом сразу же последовал другой: — И почему здесь вы?
Он опять смутился, потом в глазах его мелькнуло что-то опасное.
— А разве вы не знаете?
Он смотрел на нее, и в его взгляде было что-то странно собственническое.
— Нет, Грейсон, не знаю. Иначе не спрашивала бы.
Его взгляд жег ее, и от этого надменного собственнического взгляда ей показалось, будто он провел по ее коже раскрытой ладонью. По телу ее побежали мурашки, и она остро ощутила присутствие этого человека.
Ей больше нравилось, когда оба они были детьми и она ходила за ним как тень. И родители их были близкими друзьями.
Смутная улыбка появилась на ее лице, когда она вспомнила, как ее отец с отцом Грейсона курили сигары в кабинете. А мать Грейсона с ее матерью пили чай в Хоторн-Хаусе.
Как ни странно, она никогда не была влюблена в его братьев, Мэтью и Лукаса. Они были, в общем, неплохие ребята, но ей нравился Грейсон, всегда нравился. Однако теперь, став взрослыми, они уже не могли обращаться друг с другом с той же легкостью, что и в детстве. Атмосфера, окружающая их, теперь была напряженной, горячей, как в тот вечер на приеме у ее отца.
— Я здесь живу, — заявил он. Она заморгала:
— Что?
— Я сказал: я здесь живу.
— Вы здесь живете?
В ее доме?
Сердце у нее забилось гулко, и это не имело ничего общего со странным собственническим взглядом его пылающих глаз. Но она не желала поддаваться панике.
— У вас настали тяжелые времена, да? — язвительно хмыкнула она, с трудом выговаривая слова. — Весьма сожалею. Но дом большой. В тесноте — не в обиде, как я всегда говорю.
Нужно отыскать отца.
Подобрав длинные юбки, она собралась было уходить, но он схватил ее за руку. Его длинные сильные пальцы удивительно нежно обвились вокруг ее руки как раз там, где кончался рукав, и она не могла смотреть ни на что, кроме его золотистой кожи, прижатой к ее запястью.
На один поразительный момент она увидела его руку. Она опять стала ребенком, неловким ребенком, с непослушными, неукротимыми локонами, с пятнами грязи на щеках, а он вытирал ее грязную коленку. Ее дорогой, милый Грейсон. Ее рыцарь. Единственный, кто всегда был рядом с ней — кроме того случая, когда он был нужен ей больше всего.
Она вздернула голову и посмотрела на него, такого высокого, такого сильного, такого необходимого ей.
— Как могло получиться, что она вам понадобилась? — прошептала она.
— Что?
Она вспомнила, где находится, и с шумом втянула воздух. Это «Белый лебедь», и прошло пять лет. Никто не знает, что однажды вечером она ходила повидать Грейсона, и было это много лет назад. Никто и не узнает об этом, решила она.
Собственный смех показался ей неискренним, и она попыталась высвободиться.
Но он удержал ее и поднял ее голову за подбородок согнутым пальцем.
— Я не знаю, откуда возникла эта путаница, Софи, но я не жилец здесь. Теперь «Белый лебедь» принадлежит мне. Я думал, вы знаете.
При этих словах ей окончательно расхотелось насмешничать, и она выдернула руку, все еще не веря его словам.