Следующие полтора часа он потратил на то, чтобы запутать след, делая петли «двойки», как заяц, исчезая внезапно в магазинах, быстро пробегая узкие переулки, просматриваемые в обе стороны. Сменил несколько автобусов, заскакивая в них и спрыгивая с подножки в последний момент.
В конце концов успокоился: если кто-нибудь и следил за ним, то давно уже отстал. Теперь можно отправляться к Киллан.
Николас попросил Нанги проводить его до аэропорта. Когда Томи предложила отвезти их, Николас сказал:
— Вы нужны здесь, сержант. Дел тут предостаточно.
По предложению Николаса, Томи связалась с нью-йоркской полицией, чтобы там приняли меры к задержанию Сендзина в аэропорту Кеннеди. Уже на основе одних только показаний владельца «Шелкового пути» его можно было арестовать. Она сообщила Николасу имя и номер удостоверения нью-йоркского детектива, с кем вела переговоры.
Когда Николас второпях засовывал в чемодан белье, паспорт, деньги и прочие необходимые в дороге вещи, в комнату вошла Уми.
— Есть многое, о чем с тобой хотел бы поговорить Нанги, но, из соображений приличия, так и не решился, — сказала она. — Он принадлежит к старой школе. Ну, а я... Отдавая старой школе должное, я все-таки более свободна. Моя значимость в жизни меньше, но вижу я больше. Понимаешь?
Николас прекратил сборы, так и не донеся до чемодана приготовленную пару рубашек.
— Я всегда прислушиваюсь к тому, что ты говоришь, Уми, — сказал он. — Ты разве не знаешь?
Уми подошла к нему вплотную, повернула его лицо к свету, взяв за подбородок.
— Что я вижу? Ты переменился, Николас.
— Я — тандзян, — объяснил Николас.
— Не в этом дело, — сказала Уми. — Тандзяном ты рожден, унаследовав это от матери.
Николас отпрянул:
— Ты об этом знаешь? — Она кивнула. — А Нанги?
— И Нанги знает.
— Но почему вы молчали об этом?
Она улыбнулась.
— Ты бы все равно не поверил, — убежденно сказала она. — Да это и не наше дело.
Николас бросил рубашки в чемодан.
— Да я и сейчас этому не совсем верю.
— Не тандзянство тебя изменило, Николас. — Она все всматривалась в его лицо, наверно, с такой же сосредоточенностью, с какой изучала тексты памятников человеческой культуры.
— Я стал сильнее, Уми. Будучи ниндзя, я никогда не чувствовал себя таким сильным.
Глаза Уми все еще изучали его.
— Дорокудзай близок, — сказала она. — Ближе, чем ты можешь себе вообразить.
— Он уже на полпути к цели, — сказал Николас, возобновив свои сборы. — Мне надо наверстывать упущенное время.
— Будь осторожен. Твои новые силы могут поначалу ослеплять тебя. Тебе надо многому научиться, Николас. Прежде всего ты должен понять, что сила может быть одновременно и слабостью. — Уми наблюдала, как он продолжает упаковываться. Она стояла напротив него, по-прежнему не отрывая глаз от его лица. — Говоря о дорокудзае, забудь о времени и расстоянии. Помни об энергии его мысли. И еще о даре обманывать зрение. И то, и другое у дорокудзая что-то вроде фирменных знаков.
— Предупрежден — значит вооружен, — сказал Николас, застегивая чемодан и беря его в руку.
— И не относись легко к угрозе, нависшей над вашим совместным предприятием, — прибавила Уми.
Николас улыбнулся в первый раз за все утро:
— Поверь мне, я отношусь к этому со всей серьезностью. Именно поэтому я попросил Нанги проводить меня. У меня есть кое-какая идейка, но, боюсь, претворение ее в жизнь сопряжено с опасностями — не только для меня, но и для Нанги. Я хотел бы, чтобы ты была в курсе, Уми.
— Я полностью доверяю тебе, Николас, — сказала она. — И Нанги тоже. — Это было все, что он хотел сейчас от нее услышать, и Николас почувствовал к ней большую благодарность за поддержку.
— Мне нужна твоя помощь, — сказал он. — После того, как мы уедем в аэропорт, ты должна позвонить по одному телефону. Не звони из дома. Найди какой-нибудь телефон-автомат. — Он дал ей нью-йоркский номер. — Услышишь долгие гудки — не вешай трубку ни в коем случае. Кто-нибудь обязательно подойдет. Если услышишь мужской голос, скажи только, что он должен быть готов к завтрашнему дню. А если ответит женщина, скажи, что звонишь по поручению Тик-Тика. Спроси, когда будет мужчина. И не забудь сделать поправку на разницу во времени. Скажи, что перезвонишь, и повесь трубку. Услышав его голос, скажи ему только, чтобы был готов. Хорошо?
Уми кивнула:
— Хорошо.
Слава Богу, что есть друзья, на которых можно положиться, подумал Николас. В дверях он повернулся:
— И еще, Уми! Не говори об этом Нанги. Это только встревожит его.
Уми смотрела на него своими проницательными черными глазами. Ему показалось, что она хотела что-то сказать, но передумала.
— Всего Вам доброго, Николас-сан, — сказала она вместо этого, сложив ладони лодочкой и кланяясь.
Николас поклонился в ответ.
— Всего доброго, Уми-сан. И большое спасибо.
Жюстина сидела в третьем кресле от окна гигантского Боинга 747. Она смотрела на проплывающие внизу облака, но взгляд ее был обращен внутрь ее души.
Что она помнила, из своего столкновения с Сендзином Омукэ? Пожалуй, правильнее было бы поставить вопрос иначе: что он позволил ей запомнить? Ее сознание было по-прежнему блокировано Тао-Тао так, что ее мысли обтекали, как островок в реке, все связанное с тем, что она была вынуждена сделать по его приказу.
Так что она думала не о нем, а о ее жизни в Японии. Время, прожитое там, казалось таким спрессованным, таким насыщенным всякими событиями, словно она прожила там всю жизнь, а не какие-то четыре года. Как-то ей попались записки одного солдата, воевавшего во Вьетнаме, и его ощущение времени странным образом перекликалось с тем, что она чувствовала теперь. В обоих случаях наблюдается некоторая дезориентация, вызванная сходными явлениями: замкнутый круг общения, острое ощущение давления чужеземной культуры, общая нестабильность повседневной жизни. Все это, оказывается, может вести — и часто ведет — к искаженному восприятию реальности. И именно это, думала Жюстина, объясняет, почему она сейчас возвращается домой. Разве это не так?
Внезапно у нее разболелась голова, и она достала из сумочки пару таблеток аспирина, прошли по проходу между креслами, нетвердо ступая, к тому месту, где был кран тепловатой, затхлой воды. Запила таблетки.
Вернувшись на свое место, протиснувшись мимо девочки, занимавшей соседнее кресло. Закрыла глаза и скоро уснула. Ей приснился; Сендзин в виде белого тигра, крадущегося за ней по пятам сквозь джунгли.
Ребенком Жюстина больше всего любила смотреть на тигров, когда ходила в зоопарк. Но белых тигров знала только, по фотографиям и поэтому всегда придавала особое значение такой раскраске; не такой красивой, как у их собратьев, но зато более мужественной и несколько печальной. Ей казалось, что альбиносы добровольно отказываются от более ярких цветов, компенсируя эту утрату чем-то другим. У людей тоже такою бывает.
Сендзин, белый тигр, все приближался, огромными скачками преодолевая густые заросли, сдерживающие ее продвижение. Расстояние между ними быстро сокращалось. Вот он уже присел, чтобы броситься на нее, и открыл свою клыкастую пасть. Но вместо того, чтобы откусить ей что-нибудь, он вдруг заговорил. Причем голосом Хони. У МЕНЯ НИКОГДА НЕ ВУДЕТ СЕМЬИ. Я ОДИН, ВСЕГДА ОДИН, — сказал ей тигр голосом ее подруги-психоаналитика. И уселся на задние лапы, тяжело дыша, терпеливый, как бог.
Жюстине стало жаль этого огромного зверя, такого мужественного и такого печального. ВЫ УЖАСНО ОДИНОКИ, ПРЕДПОЧИТАЕТЕ ПАРИТЬ, ПОДОБНО ОБЛАКУ, НАД ЗЕМЛЕЙ, СЧИТАЯ, ЧТО ЗДЕСЬ НЕВОЗМОЖНО ДЫШАТЬ ОТ СКУЧЕННОСТИ. А НЕ ТЯЖЕЛО ЛИ ДЫШАТЬ В РАЗРЕЖЕННОМ ВОЗДУХЕ ОДИНОЧЕСТВА?
Огромный хвост белого тигра хлестал во все стороны, стуча по черной земле: тук-тук, тук-тук, — как огромное сердце. Я ВСЕГДА ОДИН. В ДЕТСТВЕ Я ПЛАКАЛ ОТ ОДИНОЧЕСТВА, И МНЕ БЫВАЛО СТЫДНО ЗА СВОЮ СЛАБОСТЬ, В КОНЦЕ КОНЦОВ Я ЕЕ ПРЕОДОЛЕЛ. СЛАБОСТЬ? О НЕТ! У ВАС В ГЛАЗАХ БОДЬ. КАША ДУША ВСЯ В ШРАМАХ, — сказала Жюстина и протянула руку, чтобы погладить зверя.