Не давая ему опомниться, Николас ударил снова, но Сендзин не обращал внимания на боль. Искры вспыхнули у него перед глазами, и он с трудом дышал. Ему нужно было хоть чуточку времени, чтобы обуздать боль и остановить кровотечение. Вернуть своему сознанию сосредоточенность, необходимое для использования Тао-Тао.
Он извернулся, подставив Николасу левое плечо, и, когда тот атаковал его, внезапно поднырнул под его руки и ударил коленом в нижнюю часть живота. Николас упал на колени, и Сендзин, воспользовавшись этим, перелетел через него и помчался вверх по лестнице, туда, где лежала Жюстина, опутанная магией Тао-Тао. Ею можно воспользоваться как живым щитом против нападения Николаса. «...Я НАКЛАДЫВАЮ НА ТЕБЯ ЖЕЛЕЗНЫЕ ЦЕПИ»
Нанги повернулся к Томи:
— Я хочу поговорить с этим парнем, с Негодяем. У него есть ключ, но я сомневаюсь, что он об этом подозревает.
Томи кивнула, соглашаясь. Она провела Нанги в комнату для допросов в здании полиции. Прошло уже три дня с тех пор, как Икуза напал на Киллан Ороши в гостиничном номере, но она все еще опасалась за жизнь своего друга. Хотя Икуза и мертв, но кто знает, сколько людей он вовлек в свою операцию. Нанги, в свою очередь, все эти дни был занят на переговорах с «Нами» по поводу судьбы «Сато» и «Томкин». Борьба шла не шуточная, а вполне «монументальная», как он сам говорил.
— Все, что вы просили, вы найдете там, — сказала она Нанги, а сама пошла за Негодяем.
Томи никак не могла отделаться от преследовавших ее образов Киллан Ороши и Икузы. Когда она врывалась в комнату гостиницы, больше всего она беспокоилась о своем друге. Она бы никогда не разрешила ему ехать туда вместе с ней, но Негодяй чувствовал свою ответственность за жизнь Киллан. Ему не удалось тогда утащить ее с собой в полицию: она не могла преодолеть своей антипатии к Томи. Киллан отказалась идти вместе с ним с повинной — и с кассетой.
Бедняга Киллан. Ее залитое кровью лицо, ее дикий крик до сих пор не давал покоя Томи. Сегодня она решила рассказать Негодяю все, что знала о Киллан.
Вид у него был по-прежнему бледный и испуганный, когда Томи пришла за ним.
— Она умерла? Так и не оправилась после того, как Икуза ее...
— Он, конечно, пытался... — ответила Томи, давая знак охраннику открыть дверь камеры.
Негодяй вышел в коридор, щурясь от яркого света.
— Ты хочешь сказать, она жива? Киллан жива?
— Жива.
Дверь камеры закрылась за его спиной со стуком, и он вздрогнул. Потом нервно рассмеялся. Вид у него был ужасный: как у отпетого наркомана или приговоренного к смерти преступника.
— Здесь очень быстро теряешь ощущение перспективы, — сказал он, когда они шли по гулкому коридору. — Я знаю, что ты посадила меня сюда для моей же собственной безопасности. Но когда я думаю о глупостях, которые совершил, я очень просто могу вообразить себя засевшим здесь всерьез. — Он сглотнул застрявший в горле комок. — Что со мной будет, Томи?
— Это будет зависеть от некоторых фактов, — ответила Томи и, увидев его горестное выражение лица, сжалилась и притронулась к его руке: — Да ты не мучайся так. По-моему, ты никаких законов особо не нарушил.
— Но морально...
— Мораль — это другое дело, — оборвала его Томи. — Полиция не может арестовать людей из-за этого.
Негодяй глубоко вздохнул, провел рукой по своим всклокоченным платиновым волосам.
— А что ты имела в виду, когда сказала, что это зависит от некоторых факторов?
— Тут есть один человек, который хотел бы поговорить с тобой. Его зовут Тандзан Нанги. Ты слышал о нем, — сказала она, по-особому сжав губы, произнося последние слова. Конечно, Негодяй слышал о Тандзане Нанги. Это на компьютерной системе фирмы Нанги он впервые испытал свой вирус ИУТИР. — Я думаю, что именно от Нанги будет зависеть, как сложится твоя дальнейшая судьба.
Негодяй застонал, опустив голову.
Томи ввела своего друга в комнату для допросов. Нанги выключил магнитофон, повернулся, чтобы посмотреть на Сендзи Кикоко.
— Я только что прослушал всю запись, — сообщил он, отодвигая магнитофон в сторону и придвигая к себе лакированный поднос, на котором стояли три фарфоровых чашки и лежала палочка тростника. Нанги взял в руки тростник. — Я заварил зеленый чай. Сидеть в тюрьме по какой угодно причине — малоприятное занятие. — Его руки ловко двигались, сбивая воду и чайные листья в бледно-зеленый бульон и одновременно вращая чашку. Он пододвинул одну чашку Негодяю. — Угощайтесь, Кикоко-сан, — любезно предложил Нанги. — Выпейте. Расслабьтесь. Нам с вами надо многое обсудить.
Консьержка подала Шизей записку, в которой Сендзин сообщал ей, что снял комнату.
СЕСТРА, ГДЕ ТЫ? КУДА ТЫ ЗАПРОПАЛА? Я ЖДУ ТЕБЯ. ТЫ МНЕ НУЖНА. ГИРИ.
А эту записку, вместе с адресом дома на Грин-стрит, которым она заканчивалась, Шизей нашла в женском туалете в холле гостиницы. Прочитав ее, она смяла записку, бросила в унитаз и спустила воду. А потом три дня ждала в гостиничном номере, который снял ее брат-близнец. Три дня лежала в постели, глядя в потолок, или сидела на смятых простынях, свесив ноги с кровати и прислушивалась к приглушенным голосам и взрывам эмоций, доносящимся через стенку справа и слева.
Время от времени Шизей заказывала по телефону что-нибудь поесть: гамбургеры, мясо по-французски, коку. Через двадцать минут после того, как она съедала чужеземную и неудобоваримую пищу, она бежала в туалет, и ее страшно рвало. А потом лежала в прострации какое-то время, ощущая страдание. И это ее радовало: раз чувствует боль — значит, еще жива.
Хоть какое-то разнообразие в ощущениях по сравнению с жуткой пустотой, царящей в ее душе, когда она лежала вот так на кровати, закрывшись покрывалом до подбородка, или сидела на краю, натягивая на плечи простыню побелевшими руками, сжатыми в кулаки. Прислушивалась.
Хлопали двери, голоса за стенкой то затихали, то опять становились громче. Два раза в день мимо комнаты Сендзина, где лежала, сидела или стояла на коленях, прижимаясь лбом к прохладной раковине умывальника, Шизей, державной поступью проходила горничная-мулатка, косясь на табличку на ее двери: ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ.
Шизей прислушивалась к голосам, которые спорили, беседовали, скулили или смеялись; к звукам телевизионных шоу, викторин и мыльных опер. Это все днем. А по ночам была другая музыка: пыхтение и стоны, ритмичный скрип коек спаривающихся соседей. Все эти звуки доносились сквозь стены ее темницы, где она ждала, полная тревоги и нетерпения, когда же закончится победой той или иной силы борьба, которая шла, не прекращаясь, в ее душе.
СЕСТРА, ГДЕ ТЫ? КУДА ТЫ ЗАПРОПАЛА? Я ЖДУ ТЕБЯ. ТЫ МНЕ НУЖНА. ГИРИ.
«Гири». Долг и жажда освобождения боролись в ней. Она нужна Сендзину. Прежде она всегда бросалась по первому требованию на его зов. Но сейчас все было иначе. Только взглянув на нее, он узнает все о Коттоне Брэндинге. Сендзин ее растопчет. Он сразу же попытается подвести черту под их отношениями, страшную черту — как тогда, когда она полюбила студента-юриста Еидзи.
Шизей встала, направилась в ванную. Там было два зеркала: одно большое, на двери, перед которым одеваются, и другое — поменьше, над раковиной умывальника. Приоткрыв дверь так, чтобы зеркала оказались друг против друга, Шизей встала между ними. Встала и смотрела, не мигая, на себя, на огромного паука, вытатуированного у нее на спине. Паук Сендзина, его наваждение и его спасение. Демоническая Женщина из японских мифов имеет такого же паука на спине. Демоническая Женщина олицетворяет собственные подавленные страхи Сендзина. Пометив таким образом Шизей, он одновременно ликвидировал угрозу для себя со стороны Женщины-Демона и намертво привязал к себе сестру.
Сендзин рассказывал ей, что Женщина-Демон когда-то была женой рыбака. Они жили вполне обеспеченно, имея большую лодку, на которой муж выходил в море с целой командой помощников. В обязанности жены входило вставать в два часа ночи, обходить дома помощников мужа и будить их, потому что на лов они всегда выходили в три.
Иногда, особенно когда было теплое лето и лунная дорожка плясала на воде, ей нравилось идти по берегу, чувствуя прохладное дыхание ночного бриза, и она воображала себя русалкой, сидящей на одном из морских камней у самой воды. Но чаще ей было страшно проходить здесь среди жуткой тишины ночи, когда все живое попряталось, когда из всех природных звуков остался лишь плеск воды и жалобное поскрипывание искривленных веток сосен на дюнах. Зимой она пробегала по берегу, дрожа от холода. И часто дождь беспощадно хлестал ее, и на ней не оставалось ни одной сухой нитки, пока она обходила дома рыбаков, стучась в ставни.