Сендзин сделал ее хранительницей реликвии так, что она об этом даже не догадывалась. Он сам украл этот изумруд, покидая монастырь Дзудзи, хотя знал, что сам он сохранить его не сможет — во всяком случае на первых порах, когда пропажа обнаружится. Сэнсэи имеют достаточно силы, чтобы обнаружить изумруд, задумай он хранить его у себя. Но Шизей никогда не было в Дзудзи, и она не изучала их версии Тао-Тао. Так что с ее сознанием их сознание вряд ли пересечется, и у нее изумруда они не найдут.
Но где Шизей? Сендзин чувствовал ее присутствие в доме, но он хотел быть ближе к ней: у нее изумруд тандзянов. Может, это Николас не пускает ее к нему?
Он вышел из комнаты с нарисованными окнами. Кончики его пальцев испускали искры: энергия кокоро.
У входа на лестницу он остановился: услышал чьи-то легкие шаги. Выставив свои щупальца, он уперся ими в гладкую, безликую стену. Николас Линнер.
Но Шизей была ближе. Спускаясь по лестнице, Сендзин улыбался. Снизу просачивался свет, косой, но постепенно становящийся интенсивнее. Вспомнив трюк с зеркалами, Сендзин вознамерился лишить его света и послать его вверх тормашками во тьму, прежде чем отнять у него жизнь.
Свет заливал нижнюю часть искривленной лестницы, как незадолго до этого энергия кокоро заливала Сендзина. И вот в этом замкнутом освещенном пространстве появился актер, изображающий женщину: янь, превращенный в инь. Свет, ставший тьмой.
Наступил момент, который Сендзин давно предвкушал: сейчас он снимет с Цзяо Сиа бесчестье поражения, умертвив последнего потомка предателя Со-Пенга, а потом и соберет украденные изумруды тандзянов. Но в этот момент предвкушаемого торжества он вдруг оказался лицом к лицу с кошмаром, преследовавшим его всю жизнь.
С Женщиной-Демоном.
Она выросла из моря света и закрыла свет собой, поднимаясь: бледное лицо с черными глазами, одновременно свирепое и ласковое, полное любовной неги и мстительности.
Лицо Аха-сан.
Сендзин то ли закричал, то ли завизжал, как женщина, — он и сам не знал. Это уже не пьеса, смотреть которую он приводил своих будущих жертв, не игра на залитой светом рампы сцене, по которой движется, наполняя его ужасом и восторгом, страшный образ Женщины-Демона.
Здесь все взаправду. Это — не театр. Сама Женщина-Демон, родившаяся из прибрежного тумана, пришла за ним. Шок длился примерно секунду. Но и этого времени оказалось Николасу достаточно, чтобы нанести свой первый удар, используя язык Вечности — акшару, которому его научил сэнсэй-тандзян Канзацу.
АКШАРА ПРЕДСТАВЛЯЕТ СОБОЙ МОЛЧАНИЕ НАСТОЛЬКО ПОЛНОЕ, НАСТОЛЬКО САМОДОВЛЕЮЩЕЕ, ЧТО ЕГО МОЖНО НАЗВАТЬ МАЛОЙ ВСЕЛЕННОЙ. ВЫРАЖАЯ СЕБЯ С ПОМОЩЬЮ АКШАРЫ, НЕТ НУЖДЫ ПРИБЕГАТЬ К ЯЗЫКУ. ОНА СУЩЕСТВОВАЛА ДО ТОГО, КАК ПОЯВИЛАСЬ НУЖДА В ЯЗЫКЕ. ИСПОЛЬЗУЯ АКШАРУ, МЫ НАХОДИМСЯ В САМОМ ЦЕНТРЕ ВСЕЛЕНСКОЙ СИЛЫ.
Хотя сознание Сендзина было парализовано видением Женщины-Демона, хотя удар акшары был и силен, но Сендзина было не легко сломить. Как и предсказала Шизей, он собрал достаточно силы, выдаивая ее из мембраны кокоро, так что и эти удары не могли его остановить.
Врезавшись в парапет лестницы, Сендзин кубарем перекатился через несколько ступенек. Но его сознание уже оправилось от первого шока, и он выставил щупальца, как таран, зондируя гладкую безликую стену, оказывая на нее все большее и большее давление, пока наконец эта стена не рухнула посреди рокочущей тишины.
А Сендзин был уже внутри сознания Николаса, используя всю энергию кокоро, чтобы разорвать его пополам. Конец приближался скорее, чем Николас мог себе представить. Он упал на колени. Его костюм трещал по швам, парик свалился с головы. Он не мог ни дышать, ни шевельнуться. Он еще мог мыслить, но и эту функцию он быстро терял под давлением натиска Сендзина. Тьма спускалась на него.
И только одна светящаяся точка продолжала тлеть в темноте: хрустальный фонарик... При чем здесь он? КАК ДВА ФОНАРИКА... И ПОХОЖИЕ, И РАЗНЫЕ... Это Шизей!..
Вот теперь иди ко мне, сестра моя, любовь моя, думал Сендзин. Вот теперь ты мне нужна. Темные кольца его сознания поползли вперед, ощупывая стену сознания Николаса. Но стена уже не была бесформенной грудой. На ее изгибе сверкал кристалл его сестры. Шизей тянулась к нему, и Сендзин потянулся к ней, но был встречен страшным мстительным смерчем, сотканным из тумана. Шизей! — кричало его сознание. Николас рылся в кармане, но пальцы не слушались: они были словно налиты свинцом. Боль терзала его тело, сердце стучало с такой неистовой силой, словно собиралось взорваться.
Вот он, изумруд тандзянов, данный ему Шизей. Последним усилием воли Николас сжал его рукой. И тотчас же почувствовал, что какая-то неистовая сила подхватила его и понесла прямо на Сендзина, все быстрее и быстрее, как будто два невероятно мощных магнита движутся навстречу друг другу, чтобы коснуться. И они коснулись...
Среди пляшущего огня, заполнившего сознание Сендзина, была небольшая пазуха, вроде как пустота. Он смотрел на нее как бы издалека и думал, полный отчаяния, что он покинут, предан существом, которое сам создал. Его единственной любовью. Его последним кошмаром. Женщиной-Демоном Шизей...
Ограненный изумруд будто превратился в клинок: коснувшись груди Сендзина, он пропорол кожу, ткани, сухожилия и кости. Кровь фонтаном брызнула из рассеченной груди, обдав Николаса, лестницу, стены. Тело Сендзина изогнулось дугой. Его глаза выпучились, рот раскрылся в беззвучном крике. А потом свет и жизнь покинули его, будто божественная рука потушила огарок.
Шизей закричала и рванулась. Если бы она не схватилась за широкие плечи Конни Танаки, она бы неминуемо упала, почувствовав смерть своего брата-близнеца, как Земля чувствует затмение Солнца.
Она судорожно хватала ртом воздух. Ощущение было такое, словно жестокий скальпель хирурга в мгновение ока отсек у нее какую-то важную часть тела, к которой она так привыкла за годы своей жизни.
Тьма, жуткий холод бесконечной ночи. А затем, как по волшебству, из схваченной морозом почвы выбежал нежный росток. Свет и тепло возвращались.
Один удар сердца: тук! — вместо двух: тук-тук! Тишина взамен пляски смерти; спокойствие, сменившее лихорадочный звон. Шизей начала дышать. Темные, блестящие кольца сознания Сендзина отпустили.
— С тобой все в порядке? — спросил Конни.
— Да, — с трудом выдавила Шизей. — Теперь все.
И тотчас же боль стала отпускать Николаса. Бренная оболочка Сендзина Омукэ, дорокудзая, лежала, раскинувшись, на ступеньках лестницы, жалкая, как всякий прах. Темные колебания прекратились.
Дальние звоны, как эхо, потом — тишина.
Кокоро успокоилось.
Остров Марко — Токио — ВашингтонВремя настоящее, лето — осень
Солнце сияло над всей юго-западной Флоридой, когда Николас и Жюстина проезжали на взятой напрокат машине через дамбу Сан-Марко, чтобы попасть на остров Марко.
Лью Кроукер и Аликс встретили бы их в аэропорту Форт Майерс, если бы не неожиданно подвернувшийся фрахт: пришлось выйти в море. К полудню должны вернуться.
Николас свернул на бульвар Коллиера, направляясь в сторону доков, где была стоянка Лью. Они проехали мимо роскошных частных вилл, окруженных буйной тропической зеленью, затем мимо кооперативных стандартных домиков, стоящих вдоль берега, о который ласково плескались прозрачные волны Мексиканского залива.
Николас заехал на стоянку, выключил двигатель. Какое-то время они сидели неподвижно, прислушиваясь к ветру, шевелящему пальмовые листья, к крику чаек, наблюдая за пеликанами, как те по-змеиному извивали шею, процеживая сверкающую алмазами воду в поисках пищи.
— Жюстина, прости меня, — сказал вдруг Николас. — С самого начала я отгородился от тебя. Я думал, что так будет лучше, что так я смогу спасти тебя от того, что неминуемо должно было случиться со мной. — Он взял ее за руку. — Но это еще не все. Я отгородился от тебя даже раньше. Я так радовался, что вернулся в Японию, что мне просто в голову не приходило, что ты можешь относиться к этому иначе — что ты НЕ МОЖЕШЬ НЕ ОТНОСИТЬСЯ к этому иначе. Ты не знала языка и обычаев страны, среди моих знакомых не было твоих сверстниц, с кем ты могла бы подружиться. И, главное, ты скучала по дому.