Киллан уловила в голосе отца новые нотки. Неужели смиренность?
— Когда ты поправишься, — продолжал Кен Ороши, — я бы хотел, чтобы ты посетила нашу новую штаб-квартиру в здании «Синдзюку Сутоту», где располагается и «Сато Интернэшнл». Я бы сам провел тебя по всем офисам «Накано». А научно-исследовательский отдел теперь там занимает целый этаж. И его бы я тебе показал. А потом мы с тобой пообедали бы, поговорили... Я очень этого хочу, Киллан.
Глядя прямо в глаза отцу, Киллан молча кивнула. Когда он ушел, она опять устало закрыла глаза. Почуяв какое-то движение рядом с собой, открыла их и увидела изумительного бумажного мишку-панду у себя на одеяле. Киллан взяла его в руки, улыбнулась. Она так давно не делала этого, что мышцы лица даже отвыкли растягиваться в улыбке.
— Там, в полиции, — сказала бабушка, — отцу дали прослушать кассету. Сама знаешь какую. То, что он услышал, открыло ему глаза. Он был потрясен и шокирован твоими делами, но одновременно почувствовал какую-то гордость. Впервые в жизни он понял, чего тебе надо. Может быть, ты и сама теперь это лучше понимаешь.
Так вот что означали новые нотки в голосе отца! Это была не смиренность, а уважение.
— В любом случае, — продолжала бабушка, — ты вернула его к жизни. И теперь он хочет вернуть тебе долг.
Какое-то время Киллан лежала молча. Потом она пошевелилась, как будто во сне.
— Бабушка, — попросила она, — сделай мне обезьянок. Я всегда любила этих проказниц.
— Конечно, — сказала старушка, беря с подоконника трех мартышек, и поставила их на грудь внучке. — Я знаю.
Это было самое горькое возвращение Николаса в его любимую Японию. Мысль о том, что они с Жюстиной не могут остаться там навсегда, как грустный спутник, сидела с ним рядом на всем пути. Не то чтобы он раскаивался в принятом решении, к которому они вместе пришли на острове Марко. Они не могут быть одинаково счастливы, живя в Японии, — это факт. Чтобы не ставить их отношения под угрозу, Николас был готов довольствоваться периодическими наездами в Токио.
Нанги, Томи и Уми нетерпеливо поджидали его и Жюстину в аэровокзале, пока они проходили таможенный досмотр. Нанги выглядел довольно изможденным, но бодрился.
Уми отвела Николаса в сторону. — Лед начал таять, — сказала она, как всегда, метафизически. — Я рада, что вы вернулись. Но я чувствую, что кое-что тебе еще предстоит узнать.
В машине Нанги болтал без передышки, рассказывая о слиянии «Накано» и «Сато», о том, каким образом научно-исследовательский отдел в ближайшие годы умножит доходы их предприятия.
В этот поток новостей Николас только изредка умудрялся вставить слово. Большую часть пути он казался рассеянным, задумчиво глядя на пробегающий за окном пейзаж.
— Ник, что с тобой? — тихо спросила Жюстина. Уми сидела с закрытыми глазами, очевидно впав в медитацию. Нанги и Томи разговаривали вполголоса о чем-то своем, и, таким образом, Николас с Жюстиной получили минутку для личного общения, на которое можно рассчитывать даже в Японии. — Что тебя беспокоит?
— Я все думаю про своего деда, — ответил Николас. — Сестра Сендзина считает, что Со-Пенг был негодяем, даже убийцей, что его мать похитила изумруды тандзянов у старейшин в Дзудзи и держала их у себя. Мне бы хотелось докопаться до правды.
— Но кто может тебе сказать правду? — усомнилась Жюстина. — Никого из них не осталось в живых.
Николас задумчиво покачал головой.
— Кое-кто знает правду, Жюстина.
Ходака
Пятнадцать дней настоящего лета пришли и на верхние склоны Ходаки в Японских Альпах. Ярко-черные тона уступили место сероватым. Нагромождения скал как-то смягчились, казались менее беспощадными. Снег потерял свою хрупкую корочку, и даже ледники кое-где подтаяли, дав начало студеным ручьям. Три дня после того, как они с Жюстиной приехали в Японию, Николас преодолевал последний участок пути, ступая по каменистой тропе, ведущей к хижине Канзацу.
— Много ли раз я приходил сюда? — спросил Николас, когда его учитель открыл дверь при его приближении.
— Нет, — улыбнулся Канзацу, — такие встречи бывают только раз. — Он отступил в полутьму хижины. — Входи.
После чая Канзацу признался:
— По правде говоря, я не думал увидеть тебя вновь.
— Разве Ваш дар ничего Вам не говорил?
— Нет, — ответил Канзацу, — на твои дела мои пророчества не распространяются. — Он немного помолчал. — Значит, Сендзина уже нет.
Николас удивился.
— Вы знали его имя?
— Не только имя, Николас. Он был какое-то время моим учеником. Поэтому я отлично знал, какую опасность он собой представляет, и мне было страшно. Но когда ты пришел сюда впервые, карабкаясь на Ходаку, задирая голову, чтобы взглянуть на свою Немезиду, Черного Жандарма, я понял, что есть надежда.
— Если Вы знали, что Сендзин опасен, то зачем Вы его учили? — спросил Николас.
— По правде говоря, я не учил его, — глаза Канзацу под сумрачными бровями были непроницаемы. — Я назвал его учеником просто для удобства, не имея термина для того, чтобы лучше описать наши с ним взаимоотношения. Сендзин пришел сюда, чтобы испытать меня, точно также, как он испытывал перед этим моего брата Киоки. Я предвидел смерть брата и, соответственно, знал, каким образом можно обмануть дорокудзая. Когда он впервые появился здесь, он был куда сильнее меня. Он владел языком Кширы — языком светозвукового континуума. Это более продвинутая форма Тао-Тао.
Канзацу пожал плечами.
— Я делал, что мог. Я ублажал его. Все, что мне удалось сделать, так это утаить от него мои способности предвидения и мою неприязнь к нему. Поэтому много лет спустя, когда он сделал тебя широ ниндзя, он убил моего брата Киоки, а не меня. Киоки допустил ошибку, угрожая Сендзину. А я заставил его поверить в то, что безвреден для него. Более того, он считал, что научился у меня кое-чему, живя здесь. Сендзин не считал меня врагом. Ему и в голову не приходило, что я могу тебе помочь, даже если бы ты знал, как найти меня.
Что-то в пропахшей благовониями хижине зашевелилось, замаячило за спиной Николаса, вызвав неприятное чувство. Он тряхнул головой.
— Не понимаю. Вы знали, что Сендзин убьет вашего брата, и Вы ничего не сделали, чтобы остановить его?
— Это не так, — возразил Канзацу. — Я воспитал тебя.
— Меня? Но как Вы могли знать, что я остановлю его, если даже Вам это было не под силу?
— Потому что, дорогой мой Николас, ты — избранник. Последний в роде Со-Пенга и хранитель тандзянских изумрудов.
— Значит, это правда.
Канзацу кивнул.
— Более правдивой правды не бывает.
— Я хотел расспросить о своем деде, — сказал Николас. — Был ли он тем обманщиком, лжецом и убийцей, каким его считал Сендзин?
— Разве это так важно?
— Очень важно, — ответил Николас. — Для меня. Канзацу вздохнул и встал. — Давай продолжим этот разговор на Ходаке.
Они вышли из хижины, перешли через длинную ложбину, покрытую снегом.
— Вот правда, — сказал Канзацу. — Там, — прибавил он, указывая рукой в сторону Токио, — там правды нет. Но ты и сам это знаешь. Иначе не проделал бы такой долгий путь сюда. — Они шли, оставляя следы на снегу, который тихонько подтаивал. В чуткой тишине гор можно было даже расслышать этот звук таяния. — Но я должен предупредить тебя, Николас, что правда может быть опасной. Часто лучше повернуться к ней спиной и уйти прочь, не оглядываясь.
— Я хочу знать, — упрямо сказал Николас. — Я должен знать.
— Да, — медленно подтвердил Канзацу, — конечно, должен. — В его голосе была странная нотка, будто он с неохотой и печалью в сердце принимал неизбежное.
Они пересекли ложбину, прошли по черной каменной гряде, с которой ветры давно сдули снег. Ниже был провал в четыре тысячи футов глубиной, выше — отвесная стена Черного Жандарма, уходящая в сиренево-голубое небо.