Раздался жуткий звук, отдаленно напоминающий смех, от которого было ощущение, как от дюжины булавок, впивающихся в кожу:
— Ты что, думаешь, тебе удастся спастись таким образом?
Николас застонал, почувствовав страшный удар в правое плечо. Рука сразу онемела и бессильно повисла. Следующий удар обрушился на левое плечо, и Николас прикусил губу, чтобы не закричать в голос. А затем то же самое произошло с его правой ногой, потом — с левой. И он почувствовал, как, его просовывают в окно.
Но он все еще продолжал бороться, как всякий живой организм борется даже в самой безнадежной ситуации. Совсем онемевшими руками Николас продолжал отбиваться, сражаясь за каждый дюйм.
Плечами и локтями он уперся в раму, не давая выпихнуть себя наружу. Удары сыпались на него, но он не обращал на них внимания, неподвижно застряв, как деревянный клин, в оконном проеме.
И тогда его ударили в голову, туда, где еще не зарос окончательно операционный шов. Это было уже слишком. Расслабленное тело пропихнули в проем — и под ним разверзлась бездна.
Дымные и какие-то нереальные при взгляде сверху улицы Токио приготовились встретить его. Николас чувствовал, как трепещет сердце в его груди. В ушах — словно вздохи ветра от приливающей крови.
Так и висел он на высоте двадцатого этажа, представляя себе следующие несколько мгновений, как он будет лететь, медленно переворачиваясь в воздухе, а навстречу ему будет стремительно подниматься готовый принять его тротуар. Вот и реализуется его назойливый ночной кошмар. Сколько раз он чувствовал себя проваливающимся в бездонную пропасть сквозь серо-голубоватую дымку! Только на этот раз он не проснется от этого кошмара.
Глядя в воспаленное лицо квартала Синдзюку, Николас услыхал последний жалкий вскрик своей дочери и приготовился умереть.
Но вдруг почувствовал, что его втягивают назад в окно. Вернее, осознание этого пришло уже потом, когда он оказался на подоконнике. Закрытое черной маской лицо склонилось над ним.
— Если ты умрешь, то это будет слишком легкая смерть, — проскрипел голос. — Ты даже не успеешь понять, что умираешь. Только осознание приближающейся смерти порождает отчаяние. И оно сомнет тебя с гораздо большей силой, чём удар об асфальт.
И затем Николас почувствовал короткий и аккуратный удар по шее, который на прощание отвесил ему незнакомец.
Перед глазами появилась сизо-голубая дымка, колеблющаяся, как раздвоенный язычок гадюки, скрывающая в своей глубине тайны слишком страшные, чтобы их можно было выдержать.
И потом все поглотила тьма.
После непродолжительного пребывания в больнице, дав настолько полные показания полиции, насколько это было в его силах, отклонив взволнованные расспросы бледной Жюстины — но, слава Богу, вполне контролирующей свои эмоции, — и Нанги, которые прибыли забрать его, Николас оказался дома.
В больнице он виделся с Томи, которая, как оказалось, отделалась легкими ушибами. Обследование показало, что у нее не было даже сотрясения мозга.
А вот у него все-таки обнаружили небольшое сотрясение и настаивали на том, чтобы он остался в больнице на недельку, пока сделают соответствующие анализы. Николас настаивал, чтобы его отпустили немедленно. Сошлись на том, что он побудет денек под наблюдением, и, если не появятся какие-либо осложнения, его отпустят к 12 часам следующего дня.
Когда Жюстина сидела в палате, ожидая его пробуждения, два раза заходила Томи. Она попросила Жюстину позвонить ей, когда они доберутся домой. Она в ближайшее время навестит их.
Дома Николас сразу же отправился в свой спортзал. С большим усилием, от которого у него в голове застучало, как молотом, он отодвинул в сторону тяжелую, обитую войлоком тумбу, на которой он обычно отрабатывал удары. Под ней оказалась маленькая дверца, края которой были подогнаны встык с досками пола.
Дверца скрывала тайник, который сделал сам Николас, как только они въехали в этот дом. Тайник был надежно укреплен стальной арматурой. В нем хранилась лакированная медная шкатулка, на крышке которой переплелись тела дракона и тигра — прощальный дар Со-Пенга полковнику Деннису Линнеру.
Дрожащими пальцами Николас открыл шкатулку. Ее дно было устлано синим бархатом, с шестнадцатью углублениями для драгоценных камней. Только одно углубление пустовало: на этот изумруд был приобретен дом, в котором семья поселилась, приехав в Японию.
— ПОМНИ, НИКОЛАС, — услышал он слова матери, — ЗДЕСЬ НИКОГДА НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ МЕНЬШЕ ДЕВЯТИ ИЗУМРУДОВ.
— Слава Богу!
В голосе Николаса прозвучало такие облегчение, что Жюстина не выдержала и примчалась.
— Ник, что с тобой? — спрашивала она, — Что случилось?
— Посмотри, они все на месте, все пятнадцать, — чуть дыша, вымолвил Николас. Затем он поднял на нее глаза и закрыл шкатулку. — Жюстина, никогда никому не говоря — даже Нанги — что ты сейчас видела. Эта изумруды не простые, они обладают магической силой. Это наследие моего деда Со-Пенга, и о шкатулке нельзя никому говорить, а камни нельзя никаким образом использовать. — Он закрыл люк, прикрыл его татами и сверху задвинул тумбой. — Обещай мне, Жюстина!
— Обещаю.
Николас поднялся, с некоторым трудом разогнул спину. В ушах прозвучали слова напавшего на него человека:
ЕСЛИ ТЫ УМРЕШЬ СЕЙЧАС, ТО ЭТО БУДЕТ СЛИШКОМ ЛЕГКАЯ СМЕРТЬ. ТЫ ДАЖЕ НЕ УСПЕЕШЬ ПОНЯТЬ".
«Почему он не убил меня»? — спрашивал себя Николас. — Для какой судьбы пощадил меня?"
Сингапур — полуостров Малайзия
Лето, 1889
Со-Пенг, дед Николаса Линнера, родился в семье небогатых торговцев, трудолюбивых людей, однако, хронически не везло.
Мать его была из совсем иного теста.
Предки Со-Пенга жили на полуострове Малайзия примерно с начала 1400-х годов, торгуя шелкам, слоновой костью, изделиями из панциря черепахи. В начале 1800-х они перебрались в Куала-Лумпур — город на западном побережье полуострова, привлеченные слухами о том, что там, в районе недавно открытого месторождения олова, можно сказочно быстро разбогатеть. Огромные суммы, полученные с рудников, просаживались в карты, терялись из-за неосторожного размещения капитала, перекочевывали в дырявые карманы мошенников.
Но они в аферы не пускались, а трудились честно. По-видимому, упорство и честность были у них в генах, потому что эти черты передались и Со-Пенгу.
Первые годы жизни Со-Пенга прошли вблизи Паханга, — городка на восточном побережье, где его отец имел дело, связанное с импортом шелка и черного чая из Китая. Со-Пенгу, однако, не очень хотелось связывать свою судьбу с торговлей, а тем паче — с хроническим невезением. Он обладал более живым и разносторонним умом, чем его отец и дядья. В этом он пошел в мать, Лианг.
Он вообще был очень похож на нее. Никто не звал ее корней: то ли она была с Хоккайдо, как я отец Со-Пенга, то ли она была чистокровной китаянкой, то ли, так некоторые говорили, она была с Суматры. Лианг никогда не говорила о своем происхождении, а Со-Пенг из деликатности никогда ее об этом не расспрашивал, хотя часто был просто снедаем любопытством.
Лианг была совсем ребенком, когда ее выдали замуж, и в пятнадцать уже родила сына, которого нарекли Со-Пенгом. Она отличалась живым умом и была необычайно общительна. Как только семья переезжала на новое место (а торговцам это часто приходилось делать), уже в первые недели она знала всех и каждого и, что еще более важно, знакомилась с наиболее влиятельными людьми, которые затем оказывали ей покровительство. Со-Пенг знал, что она не раз просто чудом спасала мужа от полного банкротства. Причем делала это так, что он не терял лица.
В 1889 году, когда Со-Пенгу исполнилось 19 лет, он уже многое знал и умел. Например, владел многими восточными и древними языками. Обучаясь в школе в Сингапуре, «Городе Львов», названном так в 1100 году тогдашними правителями, он имел не только счастье учиться в лучших в Малайзии учителей, но и возможность бродить по узким улочкам города, общаясь с хитрыми китайцами, малайцами и выходцами с Суматры.
Ему приходилось работать в доках, на оптовых рынках, в барах, ресторанах и гостиницах. Раз он даже нанялся на пароход и проплавал на нем около шести месяцев. Пароходы тогда были в новинку в тех краях, но с открытием Суэцкого канала, сократившего путь между Европой и Азией, они постепенно вытеснили парусные торговые суда. Со-Пенг уже тогда видел преимущества нового вида транспорта для Сингапура, который начал процветать именно в пору паровых двигателей. До этого город сильно зависел в морской торговле от ветров, а ветры в тех краях всегда были сезонными. В январе и феврале начинали дуть северовосточные муссоны, и это было благоприятно для клиперов и джонок из Китая и Таиланда. Осенью ветры меняли направление, благоприятствуя внутренней торговле полуострова Малайзия. С появлением пароходов появилась возможность освободить Сингапур от капризов погоды и наладить круглосуточную торговлю.