Но Со-Пенг все-таки перехитрил их всех. Он нашел сиротку, обнаружил у нее тандзянский дар. Приняв ее в свою семью, он сам занялся ее воспитанием и любил ее больше, чем даже собственных детей. Эта девочка была твоей матерью Чеонг. Через нее Со-Пенг обеспечил продолжение рода.
— Значит, все, чему верил Сендзин, было чепухой.
— Чистейшей.
ЕСЛИ ТЫ УМРЕШЬ СЕЙЧАС, ТО ЭТО БУДЕТ СЛИШКОМ ЛЕГКАЯ СМЕРТЬ. ТЫ ДАЖЕ НЕ УСПЕЕШЬ ПОНЯТЬ... Но, получается, это Сендзин не успел ничего понять.
— Его ненависть, его обет кровной мести ни к чему не привели, — промолвил Николас.
Канзацу остановился у края пропасти. Его глаза были широко открыты, и свет, попадая на радужную оболочку, заставил ее как бы светиться.
— О нет, не так уж и ни к чему, Николас. Они привели тебя ко мне.
Канзацу улыбнулся, и Николаса опять посетило неприятное ощущение, что за его спиной что-то зашевелилось.
— И не только тебе. Тандзянские изумруды тоже.
— Что Вы этим хотите сказать? — И все еще Николас не верил этому. Но, видно, пришло время взглянуть в глаза тому, что маячило у него за спиной: опасной правде.
— Те изумруды, что сейчас находятся у тебя, — единственные, которые остались, — сказал Канзацу. — Тот, кто ими обладает, держит в своих руках Вечность.
Николас вспомнил предостережение Уми. Он тогда улетал в Нью-Йорк. ДОРОКУДЗАЙ БЛИЗОК. БЛИЖЕ, ЧЕМ ТЫ МОЖЕШЬ СЕБЕ ВООБРАЗИТЬ. ПОМНИ ОБ ЭНЕРГИИ ЕГО МЫСЛИ. И О ДАРЕ ОБМАНЫВАТЬ ЗРЕНИЕ.
Николас отступил назад.
— Это тебе не поможет, — сказал Канзацу.
— Вы использовали Сендзина, чтобы напасть на меня. Вы использовали меня, чтобы убить его. Он был единственным человеком, который мог отнять у меня изумруды.
— Я же тебя предупреждал, что правда здесь и эта правда опасна.
— Но Вы не всегда были таким, — сказал Николас. — Манипулировать людьми, убивать чужими руками! Я Вас всегда считал неподкупным бессребреником, чуждым алчности.
— Алчность — странная вещь, — изрек Канзацу. — То тебе вроде и ничего не надо, а потом в один прекрасный день обнаруживаешь, что без этого жить не можешь. Тогда ничего не остается делать, как только сказать себе, что нет ничего слаще, чем поддаться искушению.
— Господи, Вы говорите об этом, как человек, который на старости лет решился на внебрачную связь!
— Ну что ж, аналогия убедительная, — согласился Канзацу. — Я сошел с прямого пути акшары. Но зато и награда! Теперь у меня будет все!
— Нет! — Николас поднял сжатый кулак. — Канзацу, ты сам сказал, что решил поддаться искушению. Но ты ничего не получишь.
Николас разжал руку. На ней лежали девять изумрудов.
— Нет.
Это был более чем крик. И даже более чем вопль. В этом коротком слоге было все: смена прилива отливом, белого черным, света тьмой, бессребренничества корыстью. Путь в силки.
И силки обернулись ямой.
Воздух наполнился шипением, искрами и треском, будто огонь в камине запылал или с небес слетела шаровая молния. Изумруды в руке Николаса зашевелились, ожили. Их было девять: мистическое число, почитаемое тандзянами с самого начала времени.
Изумруды сложились в сложную, объемную конфигурацию. Эта фигура поднялась в воздух и, как стая рассерженных шмелей, ринулась на Канзацу.
Камни ударили его в лицо с такой страшной силой, что мгновенно превратили его в кровавую кашу. Какое-то мгновение Николас видел их сверкающие грани, внедрившиеся в человеческую плоть, как звезды в бархат неба. И тотчас же в прозрачном воздухе Ходаки разнеслась вонь паленого мяса, как с языческого погребального костра. Страшный крик, подхваченный эхом в заснеженных каньонах Ходаки, раздался, — и Канзацу смело со скалы, как выстрелом из пушки. Перелетев через гряду камней в поднявшемся снежном вихре, он исчез черной точкой в синем-синем небе.
Растаял в небытии.
Николас судорожно хватал ртом воздух. Лихорадочный стук сердца причинял боль. Жуткий страх леденил его: страх, что он сейчас схватился с учителем — в каком-то смысле его отцом, хотя бы и духовным; страх того, что он заглянул в лицо столетиям таинственной силы, основанной на обмане и иллюзии; страх того, что в его руках оказалась возможность уничтожить эту силу.
Вот уж воистину, избранник. Хранитель тандзянских изумрудов. Он исполнил предназначение.
— ТЕПЕРЬ все кончено, — тихо сказал Николас. Никого рядом не было, но тем не менее он знал, что сказал он это непосредственно своему деду.
А потом он повернулся и начал тихо спускаться с Ходаки. И даже не обернулся на грозно возвышающегося на фоне багрово-синего неба Черного Жандарма.
Теперь это был всего-навсего большой кусок черной горной породы.
Осень отказывалась приходить в Вашингтон. Листья на платанах и вишневых деревьях, такие сочные летом, висели пожухлые и неподвижные в удушающем пекле. Потомак казался таким прохладным и живительным, журча под душным одеялом октябрьской жары.
Законопроект Брэндинга по финансированию АСИКСа прошел через обе палаты с подавляющим числом голосов «за», и везде высказывалось мнение, что если «Пчелка» пройдет все строгие заключительные испытания, то она составит основу правительственной компьютерной системы уже в ближайшие два года.
Популярность Брэндинга ширилась по всей стране, и он выжимал все, что можно, из все более щедро отпускаемого ему телевизионного времени. Он уже был в программе «Лицом к нации», в «Телевизионном знакомстве». Си-Эн-Эн посвятила ему целый очерк, и с огромным успехом он отвечал на вопросы журналистов в программе «Горячая линия».
Они с Шизей сочетались гражданским браком перед Мемориалом Линкольна. По этому поводу разговоров в Вашингтоне было хоть отбавляй. Зачем сенатору из Нью-Йорка жениться с такой помпой в Вашингтоне, если не с каким-то далеко идущими политическим целями?
Освещение свадьбы в прессе было просто беспрецедентным, ни одна программа новостей не обошла вниманием это событие. Весело разукрашенные балаганчики, смеющаяся публика, звуки музыки, хлопки откупориваемого шампанского. «Форбс» и «Форчун» боролись за право эксклюзивного интервью с Брэндингом. «Ньюсуик» поместил фотографию Брэндинга и Шизей на обложке: «Золотая пара». Журнал «Пипл» поместил фотографию, на которой они целовались по завершении брачной церемонии. Но всех переплюнул «Тайм», назвав их «Новой королевской четой планетарного масштаба».
Шизей обратилась с просьбой в предоставлении американского гражданства, и уже через месяц (естественно, Брэндинг нажал на иммиграционные службы) она приняла присягу вместе с десятками других иммигрантов разных наций. Церемония тоже удостоилась пристального внимания прессы. Она даже растрогалась, присягая американскому флагу. В этом же месяце всем его товарищам по партии стало ясно, что Брэндинг — их лучшая кандидатура на предстоящих президентских выборах. Так что — чем черт не шутит? — не исключено, что ему самому и придется через два года наблюдать, как в Овальном кабинете устанавливают терминал «Пчелки».
Был воскресный день, и счастливая пара только что закончила заниматься любовью. День был долгий и томный. Жара с улицы проникала даже под кожу, и они весь день спали и любились. Наконец Шизей поднялась с кровати и направилась в ванную. Проходя мимо кровати, превращенной в ее кабинет, она заметила, что на ее компьютере горит красный огонек. Очевидно, какое-то послание.
Заинтересовавшись, Шизей подошла, нажала на кнопку, дав машине задание вывести послание на экран. Она села на стул, полная предчувствий. И вот на экране расцвел серпантин вируса ИУТИР. Новая модификация, более быстрая, с новыми элементами, которые выдавали информацию в потоке, перескакивая через гребни волн.
Через мгновение на экране высветилась надпись — и замигала: ИУТИР УСОВЕРШЕНСТВОВАН. ВНЕДРЯЙ НЕМЕДЛЕННО.
Шизей погасила экран.
Новый ИУТИР был уже посажен в ее компьютер, как джин в стеклянный сосуд. Он и сидел там, дожидаясь, когда его выпустят наружу. Терпеливый, как бог.