И вот теперь, когда новый император нуждался в советчиках, «Нами» вышла на передние рубежи японской политики. Возведение на престол сына Хирохито, широко освещающееся всеми средствами массовой информации, мало интересовало эту клику, как и сам новый император. Сын Неба был мертв, и теперь в тени императорского трона было достаточно места для его истинных наследников, которыми являлись члены группы «Нами».
И хотя на Западе императора считали чем-то вроде марионетки, наделенной лишь внешними атрибутами власти, как английская королева, Нанги был твердо убежден, что это не так. Он знал, что воля императора есть символ власти.
— Конечно, я почту за честь исполнить волю императора в меру своих скромных сил, — сказал Нанги, будто повторяя заученную фразу. — Может быть, мы встретимся с Вами здесь, в моем кабинете? Завтра у меня найдется свободный час. Если это Вам удобно, то я буду Вас ждать, скажем, в пять часов и...
— Дело, о котором пойдет речь, не терпит отлагательств, — прервал его Икуза.
Нанги недаром был заместителем министра внешней торговли и промышленности: он умел распознавать кодовые слова, поскольку сам не раз пользовался ими в случае необходимости. И теперь он понял, что встреча с Икузой не сулит безобидной светской беседы. Кто-то переживает жуткий кризис. Но кто? Он сам или «Нами»?
— Нет, не стану я встречаться с Вами у Вас, да и к себе я Вас тоже не приглашаю, — сказал Икуза. — Вместо этого я предлагаю отдохнуть и расслабиться в бане «Шакуши». Вам знакомо это место, г-н Нанги?
— Слыхал о таком.
— А бывать там не приходилось? — На мгновение в голосе Икузы промелькнула напряженность, будто появилась трещина в боевых доспехах.
— Нет.
— Представьте себе, я тоже, — сказал Кузунда Икуза. — Но в пять часов я могу встретиться с Вами, поскольку меня это время тоже устраивает. — В короткой паузе, которая за этим последовала, Нанги почудилось стремление его собеседника быть хозяином положения. На такой ранней стадии их знакомства это, конечно, неспроста. Икуза нарушил молчание словами: — Я думаю, нет нужды напоминать Вам о том, что наша беседа не должна получить огласку.
Нанги почувствовал себя оскорбленным, но не допустил того, чтобы это отразилось в тоне его голоса. Есть другие способы показать вашу обиду, причем вы одновременно прощупываете характер собеседника. — Ценю Вашу озабоченность, — заверил он его, зная, что Икузу покоробит намек, что он выдал свои чувства. — Могу Вас заверить: я предприму все меры, чтобы этого не случилось.
— Ну, тогда на этом и закончим. Значит, в пять, — Икуза положил трубку, а Нанги все сидел и думал, каково символическое значение выбора места их рандеву. Во-первых, слово «Шакуши» означает «черпак» или «ковш» — типичное название для бани, где мыло смывают с помощью ковша воды. Но это слово имеет также другое значение: «действовать строго по правилам».
Коттон Брэндинг шел по изогнутой, как турецкая сабля, прибрежной полосе и каждый раз, когда его босые ноги обдавало холодным прибоем, старался поглубже вдавливать ступни в мокрый песок.
В лицо дул соленый морской ветер. Брэндинг провел по волосам скрюченными пальцами, отбросив с глаз прядь светло-русых волос. Где-то за спиной раздавался знакомый звук вращающегося пропеллера вертолета — обычный предвестник наступающих летних отпусков в Ист-Энде на Лонг-Айленде.[1]
Брэндингу уже давно перевалило за пятьдесят. Он был высок, с покатыми плечами. Что-то в лице его, наиболее примечательной деталью которого были светло-голубые глаза, напоминало черты представителей клана Кеннеди. Глаза эти смотрели на вас прямо, с каким-то невинным выражением, характерным для американских политиков. И для актеров на афишах у больших кинотеатров где-нибудь в глубинке. Он не скрывал своей принадлежности к высшим эшелонам власти, а, наоборот, всячески выставлял ее напоказ, как солдат — единственную медаль. Чтобы каждый, глядя на него, думал: вот идет воротила из мира большой политики.
Пожалуй, он был не столько красив, сколько привлекателен. Его легко можно было представить себе в роли капитана парусного шлюпа в Ньюпорте, бросающего многоопытный взгляд сощуренных глаз на поднимающиеся у горизонта тучи. От него исходил особый, уникальный аромат власти. Льюди меньшего калибра старались держаться поближе к нему из разных соображений: одни удовлетворялись ролью его тени, другие — как, например, Дуглас Хау — желали опустить его до своего уровня. Женщины льнули к нему еще больше, прижимаясь к его теплому телу, вдыхая пьянящий запах его силы.
Но, как это часто бывает в современном мире, своим могуществом Брэндинг во многом был обязан друзьям. У него были весьма обширные знакомства среди политической братии и — что еще важнее — среди представителей средств массовой информации. Брэндинг умел с ними ладить и обрабатывал с такой же неутомимостью, с какой они преследовали его, ловя каждое слово. Пожалуй, он осознавал, что их взаимодействие зиждется на симбиозе, но, будучи прирожденным политиком, не смущался этим, идя навстречу морской волне в жаркий полдень, — особенно в период предвыборных кампаний.
Средства массовой информации обожали Брэндинга. Во-первых, он хорошо смотрелся на экранах телевизоров; во-вторых, его выступления всегда давали прекрасный материал для цитирования. Но, главное, он снабжал журналистов «живой кровью» их ремесла — закулисными историями мира большой политики, как говорится, с пылу с жару. Брэндинг был в высшей степени сообразительным малым в этом вопросе и знал, что должно понравиться редакторам и, соответственно, владельцам печатных органов, которым те служили. Взамен средства массовой информации давали ему то, в чем нуждался он: благодаря им он был всегда на виду. Вся страна знала Коттона Брэндинга, почитая его за нечто большее, чем просто члена сената США от Республиканской партии и председателя сенатской бюджетной комиссии.
Как это ни странно, Брэндинг в какой-то степени и сам не осознавал, насколько сильна его власть. То есть он никогда не пользовался ею в полной мере. Его жена Мэри, недавно трагически ушедшая из жизни, в свое время неустанно твердила о его потрясающем успехе у женщин на различных светских раутах в Вашингтоне. Брэндинг никогда не верил ей в этом, а может быть, просто не хотел верить.
Это был человек, свято верящий в мудрость американской политической системы: разделение исполнительной, законодательной и судебной властей, сочетающееся с соблюдением строгого баланса между ними как оплота истинной демократии. Он понимал, что практика всегда отстает от теории и что, став сенатором, он оказался одной ногой в профессиональном Содоме, где, увы, его коллеги часто злоупотребляют положением и даже не брезгуют пускаться в различные аферы. Ему были отвратительны такие люди, и их поведение он воспринимал как личное оскорбление и удар по его непоколебимой вере в систему. В таких случаях он немедленно собирал пресс-конференции, на которых с жаром обличал этих проходимцев. И здесь его связи со средствами массовой информации давали ему колоссальное преимущество.
Власть как товар — вот вопрос, который ему регулярно задавался на таких конференциях, и на который отвечать было весьма непросто. В саму ткань американской системы управления страной вплетены узоры бартерных сделок: ты голосуешь за мой законопроект, а я — за твой. Без этого просто невозможно вести дела на Капитолийском холме. Конечно, будь его воля, Брэндинг положил бы этому конец, но, чувствуя свое бессилие в этом вопросе, адаптировался к ситуации. Он верил в конечные благие цели того, что он делал — и не только для своих нью-йоркских избирателей, но и для всей Америки. И хотя он ни за что бы открыто не признался, что верит в то, что цели оправдывают средства, но фактически именно этой идеей была проникнута его профессиональная жизнь политика.
1
Лонг-Айленд — расположенная к юго-востоку от Нью-Йорка курортная зона, протянувшаяся от устья р. Гудзон и отделенная от р-нов Манхэттен и Бронкс рекой Ист-Ривер. Восточная часть его (Ист-Энд) заканчивается двумя острыми мысами.