Так я гляжу вокруг, печален и суров:
Что значит в наши дни блеск зрелищ и пиров?
Вблизи святых руин недавнего былого,
Спеша, устроили мы суетный базар.
Где смолк предсмертный стон, там жизнь взыграла снова,
Где умирал герой, там тешится фигляр.
Где вопиял призыв пророческого слова,
Продажный клеветник свой расточает жар.
Певцы поют цветы, а ложные пророки
Нас погружают в сон — увы — без них глубокий!
О, песня грустная! В годину мрака будь
Живым лучом хоть ты, мерцанью звезд подобным.
Отвагой прежнею зажги больную грудь,
Угрозою явись ликующим и злобным.
Что край родной забыл, — ты, песня, не забудь!
Развратный пир смути молением надгробным.
Как бледная луна, — средь ночи говори,
Что солнце где-то есть, что будет час зари!
«Борьбы двух грозных сил, неравных меж собой…»
Борьбы двух грозных сил, неравных меж собой,
Я зритель с юных лет. К бойцам небезучастный,
За нею я следил с надеждой и тоской.
Я вольной юности сочувствовал душой,
Но стать в ряды бойцов мешал мне голос властный.
Воинственный задор, столь будничный, хоть страстный,
Пугал мои мечты. Я на борьбу глядел
И вторил песнями громам свершенных дел.
Настал конец борьбы — предвиденный, печальный.
И тех, на чью главу победу я молил,
Уже прияла ночь безыменных могил.
Хотел прославить я их путь многострадальный,
Но замер на устах звук песни погребальной.
К иному долг зовет. Велит он, чтоб смутил
Я тени милые словами укоризны,
Затем, что в смерти их — урок великий жизни.
Зачем, товарищи, любя людей так нежно,
Вы речью злобною пугали их сердца?
Зачем ваш смех звучал надменно и мятежно,
Когда сжималась грудь печалью без конца?
Зачем, не убоясь тернового венца,
Над миром вы прошли, подобно буре снежной,
Желая умертвить дыханьем ледяным
Все то, что мир зовет прекрасным и святым?
В укор былым векам, грядущим в назиданье,
Вам грозный приговор потомство изречет,
Посмертным тернием венец ваш обовьет.
Но мы — не судьи вам! Мы — ваше оправданье!
Покуда мы живем, дотоле не замрет
О вашей участи печальное преданье.
Любви озлобленной с любовью мы простим
И скорбный ваш урок слезой благословим.
IN TENEBRIS
Отчаянье и укоризны!
Я погибал. Я исчерпал до дна
Все море тайных мук. Еще волна —
И надо мной сомкнулся б омут жизни…
Скорбеть устал мой ум, душа — страдать.
Как тучи, дни тянулися уныло.
С тоской я их встречал, — мне было
Влачить их незачем и не за что отдать.
Я жил, забытый яростной грозою,
Разбившей мой корабль. Я жил, объятый тьмою.
Я ночь в душе носил. Как тени мрачных скал,
Средь непроглядной тьмы мой взор лишь различал
Отчаянье и укоризны…
О, сумрачные дни,
О, ночи долгие, сообщницы печали, —
Подруги ложные, что в трепетной тени
Так много призраков злорадных укрывали,
Свидетельницы лжи, раскаянья, вражды,
Борьбы с самим собой, бессильной и бесплодной!..
Пустыней стала жизнь, — и ни одной звезды
Над той пустынею бесплодной…
И нежно, и твердо сказала она:
«Богиня веков я грядущих.
Утешься: отчизна твоя не больна.
Прочь иго сомнений гнетущих!
Прибрежным волненьем напуган ты был.
Но знай: океана — народа
Могучих течений, как небе светил,
Не может сдержать непогода».
«Ты видел: на ложь вековую и тьму
Отважно герои восстали,
И, в душу народа стучавшись, к нему
О хлебе и воле взывали…
Его не увлек их могучий порыв,
Заглохший, как голос в пустыне:
Он ждал не о хлебе насущном призыв
И ждет его, чуткий, и ныне».
«Знай: тот лишь в душе его доступ найдет,
Чтоб к жизни призвать его новой,
Кто вместе и правду и знанье сольет
В святое, понятное слово;
Чья мысль будет светоч, чья речь будет гром,
В ком с верой сдружится свобода.
Смотри: уже волны светлеют кругом,
Пророк вдохновенный у входа…»
И, взявши мой руль, мне сказала она:
«Зачем столько клади тяжелой
Ты возишь с собой? Знай: дорога трудна.
Не раз тебе встретится голый
Подводный утес, иль коварную гладь
Взволнует гроза, свирепея.
В пучину морскую ненужную кладь
Ты ныне же брось, не жалея!»
«Брось личных печалей и радостей груз!
Удачи встречай равнодушно,
Утрат не жалей. Лишь со мною союз
Храни неизменно послушно.
Что горечь забот, уходящих чредой!
Что счастье любви мимолетной! —
Мечты, что толкутся над мелкой душой,
Как мошки над почвой болотной».
«Взамен тебе высшее счастье я дам:
Забрезжит заря над душою.
Взамен тебе светлый грядущого храм
В заветных мечтаньях открою.
Но только клянись мне и жить, и дышать
Лишь правдой моею отныне»…
— И бросил я в море ненужную кладь,
И клятву дал новой богине…
«Все тот же сон. Ряды гробниц…»
Все тот же сон. Ряды гробниц,
Очей безжизненных укоры,
Презрение в чертах бесстрастных лиц,
Бескровных уст немые приговоры.
О, скройтесь, призраки! Поверьте, не на вас
Тягчайший крест наложен был судьбою.
Завиден жребий тех, кто жертвою угас,
Кто умер, опьянен борьбою,
С проклятьем на устах, от вражеской руки.
Стократ злосчастный тот, кто гаснет от тоски,
Без друга, без врага, с уединеньем дружный,
Нестрашный никому и никому ненужный.
Кто каждый день, в борьбе с самим собой,
Упреком провожал бесплодным.
Пред этим мраком безысходным
Что мрак тюрьмы, что сумрак гробовой?
Ведь совесть не властна над спящими в гробницах
И не томит томящихся в цепях.
Блаженны узники в темницах!
Блаженны мертвые в гробах!
ДАЛЕКОМУ ДРУГУ
Пальмы качают вершинами пышными,
Шепчется берег с волнами чуть слышными,
Горы, как грезы, синеют вдали.
Словно дыханье красавицы сонное,
С ветром струится тепло благовонное.
Страстное небо лежит, раскаленное,
В сильных объятьях цветущей земли.
Странно сливаясь с природой ликующей,
В памяти встал один образ чарующий.
Ах, отчего ты, мой друг, не со мной?
Ты бы любил эти горы цветущие,
Небо высокое, волны поющие.
Как переносищь ты муки гнетущие,
Муки изгнанья средь тундры немой?
Вижу: идёшь ты равниной безбрежною.
Небо висит над пустынею снежною.
Грудь твоя впала, во взоре иедуг.
Тихо парят над тобой вспоминания.
Веры в людей не убили страдания,
Совесть спокойна, светлы упования.
Ах, отчего не с тобой я, мой друг?
МЩЕНЬЕ ПОЭТА
С неба проглянула ночь. Меня сумрак объемлет.
Чу! нс один я… Во тьме различает мой взор
Руки простертые; слух мой проклятиям внемлет:
«Мщенья, о, мщенья, поэт, — иль удел твой — позор!