Терзаем жалостью, тоской и гневом страстным?
Мне не смешно глядеть на важного глупца,
Который сам в себе приветствует пророка,
Мне не смешно глядеть, как в дряхлые сердца
Все глубже с каждым днем сочится яд порока,
Как гибнет красота, как разум, даже он, —
Залог бессмертия, во мраке луч святыни,
И для людей стал тем, чем солнце для пустыни:
Бичом бесплодия, пожаром похорон.
Все для меня родник иль гнева, иль тревоги.
Земля мне ноги жжет, как уголья костра:
О, сколько раз ее касалися с утра
От горя и нужды сгибавшиеся ноги.
Мне воздух давит грудь: о, сколько ныне в нем
Стенаний замерло, то кротких, то грозящих.
Мне страшен свод небес: о, сколько рук молящих
Простерлось за день к ним в отчаяньи немом.
Как мрачный каземат на каждом камне голом,
Хранит сердечных мук глубокие следы,
Так мне страданий и нужды
Все в мире кажется символом.
И я, измученный, кляну
Минувший день и день грядущий,
И этой ночи тишину,
И свод небес, меня гнетущий
Сияньем чуждой красоты,
И сердца жгучие мечты,
И правды рай недостижимый,
И скорбь свою, но больше всех
Тебя, о древний сфинкс и твой жестокий смех,
Твой справедливый смех, как смерть, неотвратимый.
ВЕЧЕРНИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ АГАСФЕРА
День прошел… Вновь стрела в мое сердце впилась.
Вечность новым кольцом вкруг души обвилась.
Я искал — с нетерпеньем, с проклятьями, с мукой:
Всюду ложь… Я спускался на дно всех сердец:
Всюду скорбь… Я беседовал с верой, с наукой:
Всюду мрак… Что же дальше, бессмертный глупец?..
О, как в сердце клокочет и мечется злоба!
Я постиг, отчего я живу. Для тебя,
Отвращенья и ярости злая змея,
Во вселенной не сыщется гроба.
Но кто знает, что я не в гробу? Что живьем
Не положен я в гроб? Эта бездна немая,
Где блуждают светила, — вот гроб мой, и в нем
Одиноко душа моя бьется живая.
Я родился в гробу. Чуть познавши себя,
В бледном ужасе встал я, простер свои руки, —
Мрак и холод вокруг. И стонал я от муки.
В крышку гроба стучал, звал на помощь, скорбя:
Тщетный труд… Крышка гроба все вдаль уплывала
Под моею рукой. Напрягал я свой взор,
Напрягал свою мысль… Без конца, без начала,
Вырастал перед взором и мыслью простор.
Все мой гроб становился и глубже и шире
И с безбрежной вселенной слился наконец,
И один очутился я в мире…
Все мертво… Где ж могильщик? Могилы творец?
О, когда в этот мир, полный трупов и смрадный,
Ты, толкнувши меня, сам укрылся, злорадный,
За покровом вещей, моим стонам чтоб внять,
(Хоть причин такой злобы нельзя мне понять), —
Так услышь же ты стон мой: Мучитель, мучитель!
Ненавистен мне мир, твоей злобы обитель!
Ты — палач, я — твой узник, застенок — земля
И орудие пытки — вся цепь бытия.
Ненавистен мне дух, ненавистно мне тело,
Ненавистно мне все, что есть рук твоих дело,
Но всего ненавистней я сам —
Стон земли и укор небесам.
Да, я понял… Ты — дух, ненавидящий верно
Самого же себя, и создал меня с тем,
Чтоб, сперва насладившись хулою безмерной,
Изрыгаемой мною в твой образ, затем
Раздавить меня в бешенстве тяжкой пятою…
Но увы! но увы! Ты не слышишь меня,
И стучась о свой гроб, или гнев твой кляня,
Я беседую с собственной лживой мечтою
И бужу своей цепью безмолвье тюрьмы…
О, Забвенья! Хаоса! Ничтожества! Тьмы!..
СКОРБЬ
Надо мной заря зарю сменяет,
Небеса темнеют и горят.
Мир кругом цветет и отцветает,
Жизнь и смерть чредою в нем царят.
А в душе свинцовою волною
Скорбь растет, растет, не зная сна.
Шумом дня и ночи тишиною —
Жадно всем питается она.
Притаясь у родников желаний,
Их кристалл мутит она в тиши,
И толпу несмелых упований
Сторожит на всех путях души.
К небесам ли звездным я взираю,
В ясный день гляжу ль в немую даль, —
На земле я грусть свою встречаю,
Из небес я пью свою печаль.
И когда, волнуемый любовью,
Я к груди прижмуся дорогой, —
Тут же Скорбь, приникнув к изголовью,
Мне, как друг, кивает головой.
О, когда окончатся мученья?
О, кому поведать сердца гнет?
Где найти для тайны выраженья?
Кто мой зов услышит и поймет?
Есть Один — природы скрытый гений,
Мощный дух, что совместил в себе
Жизнь и смерть и вечный круг явлений
И слепой не подчинен судьбе…
Лишь Тебе, спокойному, я б вверил
Пестрый шум душевной суеты.
Ты б один, кто скорби чужд, измерил
Скорбь мою, великую, как Ты.
Но вдали — уж слышу — кто-то реет…
На меня полет он устремил.
Все сильней могильный холод веет
От его неотвратимых крыл.
И опять заря зарю сменяет,
Небеса темнеют и горят.
Мир кругом цветет и отцветает,
Жизнь и смерть чредою в нем царят.
НОКТЮРН
Полночь бьет… Заснуть пора…
Отчего-то страшно спать.
С другом, что ли, до утра
Вслух теперь бы помечтать.
Вспомнить счастье детских лет,
Детства ясную печаль…
Ах, на свете друга нет,
И что нет его, не жаль!
Если души всех людей
Таковы, как и моя,
Не хочу иметь друзей,
Не могу быть другом я.
Никого я не люблю,
Все мне чужды, чужд я всем,
Ни о ком я не скорблю
И не радуюсь ни с кем.
Есть слова… Я все их знал.
От высоких слов не раз
Я скорбел и ликовал,
Даже слезы лил подчас.
Но устал я лепетать
Звучный лепет детских дней.
Полночь бьет… Мне страшно спать,
А не спать еще страшней…
КОШМАР
В детстве часто злой кошмар
Отягчал мой сон глубокий.
То блуждал я, одинокий,
В месте, полном тайных чар;
То лежал я, недвижимый,
И во мраке враг незримый
Надвигался на меня,
Настигал в злорадстве диком,
Налегал на грудь — и я
Просыпался с громким криком.
А теперь кошмар иной
Давит грудь тоской безумной,
Не во сне, не в час ночной —
Наяву и в полдень шумный.
Эти недруги-друзья,
Ряд случайный встреч докучных,
Эта мутная струя
Праздных дел, досугов скучных,
Сонных ласк притворный жар,
Равнодушные измены, —
Вы страшнее, чем кошмар,
Будни вечные без смены.
Средь кошмара дни влачу,
Рвусь очнуться, задыхаюсь,
Но теперь я не кричу
И — увы — не просыпаюсь…
ДУМА
Отрады нет ни в чем. Стрелою мчатся годы,
Толпою медленной мгновения текут.
Как прежде, в рай земной нас больше не влекут
Ни солнце знания, ни зарево свободы.
О, кто поймет болезнь, сразившую наш век?
Та связь незримая, которой человек
Был связан с вечностью и связан со вселенной,
Увы, порвалась вдруг! Тот светоч сокровенный,
Что глубоко в душе мерцал на самом дне —
Как называть его: неведеньем иль верой? —
Померк, и мечемся мы все, как в тяжком сне,
И стала жизнь обманчивой химерой.
Отрады нет ни в чем — ни в грезах детских лет,
Ни в скорби призрачной, ни в мимолетном счастьи.
Дает ли юноша в любви святой обет,
Не верь: как зимний вихрь, бесплодны наши страсти.
Твердит ли гражданин о жертвах и борьбе,
Не верь — и знай, что он не верит сам себе!
……………………
……………………
Бороться — для чего? Чтоб труженик злосчастный
По терниям прошел к вершине наших благ
И водрузил на ней печали нашей стяг,
Иль знамя ненависти страстной!
Любиты людей — за что? Любить слепцов, как я,
Случайных узников в случайном этом мире,
Попутчиков за цепью бытия,
Соперников на ненавистном пире…
И стоит ли любить, и можно ли скорбеть,
Когда любовь и скорбь и все — лишь сон бесцельный?
О, страсти низкие! Сомнений яд смертелъный!
Вопросы горькие! Противоречий сеть
Хаос вокруг меня! Над бездною глубокой
Последний гаснет луч. Плывет, густеет мрак.
Нет, не поток любви или добра иссяк, —
Иссякли родники, питавшие потоки!
Добро и зло слились. Опять хаос царит,
Но божий дух над ним, как прежде, не парит…