И стала жизнь обманчивой химерой.
Отрады нет ни в чем — ни в грезах детских лет,
Ни в скорби призрачной, ни в мимолетном счастьи.
Дает ли юноша в любви святой обет,
Не верь: как зимний вихрь, бесплодны наши страсти.
Твердит ли гражданин о жертвах и борьбе,
Не верь — и знай, что он не верит сам себе!
……………………
……………………
Бороться — для чего? Чтоб труженик злосчастный
По терниям прошел к вершине наших благ
И водрузил на ней печали нашей стяг,
Иль знамя ненависти страстной!
Любиты людей — за что? Любить слепцов, как я,
Случайных узников в случайном этом мире,
Попутчиков за цепью бытия,
Соперников на ненавистном пире…
И стоит ли любить, и можно ли скорбеть,
Когда любовь и скорбь и все — лишь сон бесцельный?
О, страсти низкие! Сомнений яд смертелъный!
Вопросы горькие! Противоречий сеть
Хаос вокруг меня! Над бездною глубокой
Последний гаснет луч. Плывет, густеет мрак.
Нет, не поток любви или добра иссяк, —
Иссякли родники, питавшие потоки!
Добро и зло слились. Опять хаос царит,
Но божий дух над ним, как прежде, не парит…
«Из бездны, где в цепях безумный демон бился…»
Из бездны, где в цепях безумный демон бился,
Кошмар чудовищный был вихрем занесен
В лазурь небес, и там он встретил светлый сон,
Который ангелу влюбленному приснился.
И греза ангела, и демона кошмар
По прихоти судьбы сплотились в дух единый:
Так с утренним лучом на влажном дне лощины
Сливается в одно рожденный ночью пар.
О, лживый дух, родной и чуждый тьме и свету,
Душевных сил разлад! О, как мне близок ты!
Пороков грудь полна, но жаждет чистоты.
Открылся мне Господь, но я не внял завету.
ПОСВЯЩЕНИЕ
С высот моей души, с заоблачных вершин,
Тоской нетающей покрытых,
Низриньтесь вниз, на дно долин,
Потоки горьких слов и песен ядовитых.
Какое дело мне: в пустыне душ людских
Родит ли отклик стон зовущий?
Я посвящаю мрачный стих
Безмолвной полночи, в душе моей живущей,
Все в мире — тень и сон и в бездне робкий луч.
Лишь крик отчаянья бессмертен и могуч!
ПРЕДВИДЕНЬЕ
Мне чужды слезы радости нежданной.
Как солнце в тучах, осенью туманной,
В моей душе восходит счастья день,
Ослаблен тусклым утром ожиданья,
Когда же небо шлет мне испытанья,
Они издалека кидают тень
Мне в сердце и предчувствия кошмары
Вздымают пред собой, мрача мой ум.
Так вихрями предшествуем, самум
Несется вдоль пылающей Сахары.
Раскрыты широко мои глаза.
Я вижу, как из мрака дней грядущих
Рождается, растет, летит гроза,
Но отвратить не в силах туч бегущих.
Предвиденье лежит в душе моей,
Заковано бессильем, как в темнице.
Подобен я оцепеневшей птице
Под взорами чарующей змеи.
Идет судьба, зажегши факель мщенья.
Час пробил. Нет пощады, нет спасенья.
«Я скованный лежал под пепельным покровом…»
Я скованный лежал под пепельным покровом
Бессонной полночи. Как фурия, она
Глядела на меня в безмолвии свинцовом,
Пока не замер шум далеких крыльев сна.
Я знал, что близок миг. И вот средь полумрака
Промчалось веянье, и пытка началась.
Умершая любовь из гроба поднялась
И тихий знак дала. И вдруг, дождавшись знака,
Напали на меня, как хищники в ночи,
И ревность бледная, и страсть, и жажда мщенья,
И мысли черные, больные, как бичи,
И лживые мольбы ненужного прощенья
И стали сердце рвать. А где-то, слух дразня,
Звучала песнь любви — для всех, не для меня.
«Бессонною змеей тоски и сожаленья…»
Бессонною змеей тоски и сожаленья
Терзаемый всю ночь, я в темный сад ушел,
Но сердцу грустному желанного забвенья
Среди аллей пустынных не нашел.
Осенняя луна в тревоге и печали
Бежала, бледная, средь хмурых облаков,
И липы голые метались и дрожали,
И ветер гнал их сорванный покров.
И показалось мне, что эта ночь больная
Истерзана, как я, бессонною тоской,
Скорбит, подобно мне, о прошлом вспоминая
О светлых днях весны былой…
«Я влюблен в свое желанье полюбить…»
Я влюблен в свое желанье полюбить,
Я грущу о том, что не о чем грустить.
Я земную повесть знаю наизуст.
Мир, как гроб истлевший, страшен или пуст.
В проповеди правды чую сердцем ложь,
В девственном покое — сладострастья дрожь.
Мне жалка невинность, мне презренен грех,
Люди мне чужие, я — чужее всех.
Лишь одно отринуть чувство не могу,
Лишь одну святыню в сердце берегу,
Возмущенье миром, Богом и судьбой,
Ужас перед ближним, страх перед собой.
«О, с чем сравню тебя, огонь печали страстной…»
О, с чем сравню тебя, огонь печали страстной,
Горящий с детских дней во тьме моей души?
Представь полночный мрак в ущельях скал, в глуши,
И где-то высоко, в объятьях мглы ненастной,
Мерцанье факела, пугающее взор.
Он вихрям всем открыт, и вихри, налетая,
Дерутся вкруг него, как птиц полночных стая,
И рвут его огонь и будят эхо гор.
И пламя то замрет, как бы моля пощады,
То вверх взлетит, виясь, как волосы менады.
Когда же хоть на миг гроза притихнет вдруг
И факеле, вспыхнувши, осилит мрак беззвездный,
Багровым отблеском он озарит вокруг
Лишь скалы голые да сумрачные бездны.
«Не утешай меня в моей святой печали…»
Не утешай меня в моей святой печали,
Зари былых надежд она — последний луч,
Последний звук молитв, что в юности звучали,
Заветных слез последний ключ.
Как бледная луна румяный день сменяет
И на уснувший мир струит холодный свет,
Так страстная печаль свой мертвый луч роняет
В ту грудь, где солнца веры нет.
Кумиры прошлого развенчаны без страха,
Грядущее темно, как море пред грозой,
И род людской стоит меж гробом, полным праха,
И колыбелию пустой.
И если б в наши дни поэт не ждал святыни,
Не изнывал по ней, не замирал от мук, —
Тогда последний луч погас бы над пустыней,
Последний замер бы в ней звук!..
«Он твердою рукой повел смычок послушный…»
Он твердою рукой повел смычок послушный,
И струны дрогнули, и замер людный зал.
Разряженной толпе, чужой и равнодушной,
Он в звуках пламенных и чистых рассказал
Души доверчивой все тайны, все печали:
Как страстно он любил, как сильно он страдал,
О чем он на груди возлюбленной мечтал,
О чем в молитвы час уста его шептали.
Он кончил — и похвал раздался плеск и гул.
Художник! Тот же Бог, что в грудь твою вдохнул
Мелодий сладостных священную тревогу,
Теперь толпе велит беситься и кричать.
Иди: она зовет! — Толпа, и внемля Богу,
Лишь воплями, как зверь, умеет отвечать.