А малодушно притворные
Рейн воспевают, грустя…»
Страшный день сегодня… Там в душе смущенной
Раздаются звуки песни похоронной.
Кто-то беспощадный приговор читает…
Кто-то плачет тихо… Кто-то умирает…
Сам ли виноват я, рок ли так сложился,
Но клянусь, что к правде я всю жизнь стремился.
Что ж брожу без цели, как старик отживший?..
О, прости, товарищ — ты, свой долг свершивший!
Страшный день сегодня… Там, в душе смущенной,
Раздаются звуки песни похоронной.
Знаю: это совесть приговор читает…
Это юность плачет, счастье умирает…
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
Я целый день бродил среди руин,
Читал веков истертые страницы,
Смотрел в глаза слепой, безмолвной Смерти
И в них искал разгадку прошлой жизни.
И всякий раз, как легкий ветерок
Усталого лица касался нежно,
Казалось мне, что слышу я дыханье
Истории, подкравшейся незримо.
Я с камнями беседовал. Клянусь,
Что ни один араб подвижно-пылкий
И ни одна медлительная няня
Не ведают так много сказок страшных.
Взволнованный, усталый, подошел
Я под вечер к руинам Колизея,
В лучах зари приветно трепетавшим.
В его стенах, в забытом переходе,
Я лег в траву и, головой склонившись
На капитель поверженной колонны,
О виденном задумался глубоко.
И чуткий сон ко мне подкрался тихо, —
Тот чуткий сон, когда душа порхает
Меж двух миров, одним крылом объемля
Мир смутных грез, действительность — другим,
Сливая их в гармонии живой.
И видел я: печальный, бледный призрак
Из глубины развалин показался
И, надо мной склонясь, промолвил тихо:
«В моих чертах, ты видишь, скорбь разлита…
Как не скорбеть! Я — дух развалин этих.
И там, где ты нашел обломки камней —
Не трупа прах, а прах гробницы трупа —
Там видел я свободу, блеск и силу.
Вот, посмотри, у статуи безрукой
Разбитый лик как черен и уродлив!
Богиней был обломок этот. Видел
Я дивные черты её, когда
Они, еще не воплотившись в мрамор,
Лишь реяли пред взором ослепленным
Художника, застывшего от счастья.
В тот миг я сам в его бессмертье верил…
Здесь видел я по мраморным ступеням,
Которых след исчез, как разливались
Народа волны шумно. Кто б сказал,
Что навсегда они иссякнуть могут?..
Мой взор всегда к былому обращен.
Оно прошло и — не вернется снова,
Как в душу старца первой страсти трепет,
Как на мои уста улыбка счастья…»
«Но ты, скажи, о чем и ты скорбишь?
Зачем вдали от родины блуждаешь,
Зачем о ней ты плачешь безутешно?
Где ты нашел в своей стране родной
Развалины минувшего величья,
Гробницы сил изжитых, дум погасших,
Священный прах свободы умерщвленной,
Иль красоты, иль славы отгремевшей?
К минувшему ль ты взор свой обращаешь?
Иль ты б хотел, чтоб прошлое вернулось?
Не первый ли его ты б испугался,
Как мертвеца, восставшего из гроба?..»
«Когда гроза весенняя порвала
Желанным громом зимнюю дремоту
И весело взыграл, ломая сучья
И старый прах взметая, буйный вихорь, —
Ты оробел, цветов не видя тотчас…
Иль ты б желал сковать венец грядущий
Без молота, без пламени, без стука,
И новый храм построить без деревьев
Поверженных, без топоров, без камней?»
«Ты устрашен, разочарован — в чем?
Где тот алтарь жестокий, на котором
Ты приносил отвергнутые жертвы?
В какой борьбе боролся ты напрасно?
Кто обманул доверчивого агнца
Твоих надежд, запечатленных кровью?
Смешна, жалка мне скорбь твоя пустая,
Как старику на ложе смерти жалок
Ребенка плач, разбившего игрушку…
О, нет, сперва облей кровавым потом
Родной страны чуть вспаханную ниву.
Пускай затем твой сын, и внук и правнук
Над нивой той священной потрудятся;
Пускай она заколосится пышно
И целый мир накормит новым хлебом;
Пусть, наконец, мертвящее дыханье
Веков ее в пустыню превратит:
Тогда, тогда, коль твой потомок дальний
Придет под сень моих немых развалин,
Чтобы скорбеть о том, чего уж нет, —
Его приму я ласково в объятья,
И вместе с ним на камень я усядусь,
И вместе с ним тихонько буду плакать…»
И призрак смолк, и вздох его пронесся
Над спящими руинами чуть слышно.
Потом, опять склонившись надо мною,
Он прошептал бескровными устами:
«Как счастлив ты! Как скорбь твоя завидна!
Вечернему подобная туману,
Моя печаль сгущается, чернея;
Твоя же грусть и грусть твоей отчизны,
Как легкий дым в лучах пурпурных утра,
Рассеется бесследно. Ты, иль сын твой
Великое увидите. Но внемли:
Уж в грудь твою ликующей волною
Врывается весны живящий лепет
И бодрый гость живых надежд стучится.
Он лишь того, кто молод, посещает,
И никогда старик не слышит в сердце
Его призыв стыдливый и кипучий.
Проснись душой, — не ты один проснешься,
Великое свершается… Я знаю
И боль родов, и муки агонии…»
И я вскочил, виденьем пораженный.
Лобзанья солнца быстро угасали
На каменных развалинах, и ветер
Заботливо из сумерек покров
Набрасывал на дрогнущую землю;
На небесах темневших проступали
Узоры звезд все ярче и лучистей,
Как в старости, сквозь тьму могилы близкой,
Все ярче и отчетливее светят
О прожитых годах воспоминаня.
Стрелою ночь летела мне на встречу.
А у меня в душе всходило солнце…
Над морем голубым прекрасная Весна
В тени зеленых пальм задумчиво стояла.
Печалью взор ее туманился. Она
Устами бледными шептала:
«Пора! Мне душно здесь. Все расцвело кругом
Самодовольною, бесстыдной красотою.
Вот кипарис застыл в величии немом,
Оделись кактусы бронею;»
«Вот жирных маслин спит ленивая семья,
Вот померанцев лес зарделся горделиво…
Я — лишняя средь них. На что теперь им я
С моею ласкою стыдливой,»
«С моими чарами бесплотными, как сон,
С моими грезами, воздушными, как тени?
Что в тайнах призрачных тому, кто опьянен
Восторгом знойных наслаждений?»
«Пора! Манит меня иная сторона.
Под белым пологом лежит она стыдливо
И первой ласки ждет, и грудь ее полна
Любви тоской нетерпеливой…»
«Пройдусь я по снегам, — растает гладь снегов;
Взгляну на голый лес, — лес зашумит приветно,
И дремлющий ручей на ласковый мой зов
Очнется с ласкою ответной.»
«Пора! Там ждут меня. Повсюду притаясь,
Трепещут юные, зиждительные силы…
Сказала и, взмахнув крылами, понеслась
На север дремлющий и милый.»
НА ЧУЖОМ ПИРУ
Я видел праздник на чужбине,
Свободы славный юбилей.
Еще мне грезится доныне
Безбрежный океан огней,
Толпы восторженные клики.
Признаться, с завистью глухой
Глядел на праздник я чужой.