Произнеся эти слова, Свиридов чуть заметно покраснел. С Луной он, разумеется, загнул, да и наука... вот придумал, тоже, о чем побеседовать с красивой девушкой в прихожей, где царил такой уютный полумрак.
Девушка посмотрела на него и улыбнулась.
Очень странно улыбнулась - так, что Альку на секунду стало страшно.
- Ну, Луна - это еще не очень далеко, - загадочно ответила она.
А потом вокруг Алька неожиданно сомкнулась темнота, и он еще успел подумать, кто и для чего решил внезапно погасить все газовые фонари на улице.
...Первым, что он почувствовал, придя в себя, было тепло. Даже, можно сказать, жара. Свиридов удивленно заморгал, и сквозь его ресницы брызнуло в глаза совсем не петербургское, и уж подавно - не ноябрьское солнце.
Александр обнаружил, что лежит на чем-то жестком и колючем, при ближайшем рассмотрении оказавшемся высохшей травой. А небо над ним было головокружительно высоким и при этом совершенно безоблачным, как будто бы облитым ярко-голубой эмалью. Приподнявшись на локте, Альк обнаружил с одной стороны от себя - узкую песчаную косу, которую облизывали неправдоподобно-синие морские волны, а с другой - серые и песочно-желтые постройки никогда не виданного прежде города.
Если бы этот город походил на Петербуг, Москву или хотя бы Будапешт, Свиридов, вероятно, ощутил бы настоящий ужас. Но и город с его стрельчатыми башенками и лепившимися друг к другу домами, и весь остальной пейзаж выглядели настолько _нереальными_, что Альк практически не удивился.
То, что из темной прихожей, где они беседовали с синеглазой девушкой, он неожиданно попал сюда, доказывало лишь одно - не было ни прогулки с Адой, ни дурацкой, скомканной беседы о Луне и скептиках. Секунды две Свиридов был уверен, что он просто спит в своей постели, и вот-вот проснется, ощутив плывущий из столовой запах свежесваренного кофе.
Откинувшись обратно на траву, Альк закрыл глаза, немного полежал и приказал себе проснуться. Черта с два. Все так же щекотали шею жесткие травинки, и все так же беспощадно жгло ему глаза встающее на горизонте солнце. Альк почувствовал, как по груди и ребрам под фланелевой рубашкой прокатилась капля пота. Это совершенно заурядное, в общем-то, ощущение внезапно напугало его так, что в горле моментально пересохло. Ощущать такие мелочи во сне Свиридову до сих пор никогда еще не удавалось.
Альк оперся о траву и резко сел.
Мир даже не подумал измениться. Та же полоса прибоя, тот же город, та же жесткая, пожухлая трава.
- Господи Боже мой... - в отчаянии прошептал воинствующий атеист Свиридов.
В город его пропустили беспрепятственно. Впрочем, толпа и давка у ворот была такой, что на отдельно взятого Свиридова всем было абсолютно наплевать. Альк сам не знал, зачем он потащился в город. Возможно, потому, что это было проще, чем сидеть на одном месте, все сильнее проникаясь ощущением, что с ним произошло нечто необъяснимое и жуткое. Пока Свиридов оставался на ногах, он мог, по крайней мере, убеждать себя, что ищет выход из создавшегося положения.
Несмотря на двухлетнюю учебу в Университете, историк из Алька был неважный. Пока его однокурсники штудировали на одних занятиях Плутарха и Светония, а на других - Ключевского с Карамзиным, Свиридов главным образом читал Плеханова - во всяком случае, именно эта книга покрывалась пылью на его столе, пока сам Александр занимался более насущными делами. Но то, что вокруг него изменилось не только _пространство_, но и _время_, или, правильнее было бы сказать, эпоха, Альк заметил сразу. Его студенческий сюртук с гербовыми пуговицами (фуражка осталась висеть на гвоздике в прихожей) смотрелся исключительно нелепо рядом с местными короткими камзолами (или кафтанами?.. или колетами?.. в истории костюма Альк был тоже не силен), не говоря уже о том, что поднимавшееся солнце накаляло воздух все сильнее, так что Альк воспользовался первой же оказией, чтобы потихоньку снять сюртук и по рассеянности "позабыть" его на первом же гранитном парапете.
Так как Александр не имел даже малейшего понятия, куда ему теперь идти, то он брел просто наугад, стараясь обращать больше внимания на окружающих людей и местную архитектуру, чем на собственную нараставшую тревогу и тоскливую беспомощность.
Относительно чужого языка и спиритических сеансов он, как выяснилось, был кругом неправ. Вокруг кричали и переговаривались минимум на трех неизвестных Альку языках, не походивших ни на русский, ни на кое-как изученный в гимназии немецкий. До тех пор, пока Свиридов не прислушивался к этим выкрикам, он отдавал себе отчет, что слышит абсолютно незнакомое ему наречие и ничего не понимает. Если же по какой-нибудь причине все его внимание полностью переключалось на происходящее, Альк словно забывал о том, что вместо связной речи ему полагалось слышать только непривычный набор звуков. В первый раз это произошло с ним на мосту, где яростно бранились два каких-то человека. Привлеченный этим шумом, Альк сначала оценил цветистые сверх меры идиоматические обороты, из которых состояла речь обоих спорщиков, и только мгновение спустя испытал запоздалый ужас, вспомнив, что _не должен_ понимать, о чем они говорят. Для одного-единственного дня внезапных потрясений было, прямо скажем, многовато.