Рэй пролистал несколько страниц.
— Смотри, тут одно про тебя есть.
Я быстро перевернула лист, щеки вспыхнули. Я знала это стихотворение.
Мать читала его на выступлениях, а я сидела за своим столиком и рисовала, делая вид, что не слышу ее, что она описывает не меня, не мое тело, не мои нескладные детские ноги. Это стихотворение я терпеть не могла. Она что, думала, я не понимаю, о чем она говорит? Что мне все равно, кому она это читает? Нет, она думала, раз я ее дочь, то принадлежу ей и она может делать со мной все, что хочет. Превращать меня в стихотворение, выставить в его рамке мои куриные кости, мою ракушку каури, мою нераскрытую женщину.
— Что с ней случилось? — спросил дядя Рэй.
— Убила своего бойфренда, — сказала я, опустив глаза на ее фотографию. Этот профиль пронзал мне ребра, буравил внутренности, рвал правое легкое. С ресницы сорвалась слеза, упала на ее черно-белое лицо. Я размазала каплю по странице. — Она сейчас в тюрьме.
Рэй пожал плечами. Словно это было в порядке вещей. Хорошим не назовешь, конечно, но ничего особенного.
Восьмой класс я заканчивала в средней школе Маунт-Глисон, моей третьей школе в этом учебном году. Никого там не знала, ни с кем не хотела знакомиться. На ланч мы ходили с Дейви. Устраивали викторины с карточками, которые он сделал. Как называется детеныш хорька? Котенок. Сколько котят в помете? От шести до девяти. Созвездие Андромеда. Основная особенность? Большая туманность Андромеды. Самый интересный объект наблюдения? Двойная звезда Гамма Андромеды. Расстояние до Земли? Два миллиона световых лет. Аномалии? В отличие от других спиральных туманностей, которые с огромной скоростью удаляются от нас, Андромеда приближается к нам на триста километров каждую секунду.
Социальный работник часто посещал наш трейлер, сидел со Старр, стараясь принять выигрышную позу на крыльце под космами паучьей травы. Однажды он сказал, что мою мать перевели в женскую тюрьму рядом с Чино и после четверга к ней допускаются посетители. В тюрьме работает служба, организующая посещения родителей-заключенных их детьми, и скоро я поеду на свидание с ней.
Вспомнив ужас последнего свидания, я не знала, смогу ли снова это пережить. Что, если она до сих пор такая, похожая на зомби? Эта мысль была невыносима. И еще я боялась тюрьмы, решеток и рук, скользящих меж прутьями. Лязга их железных кружек. Как могла там жить моя мать, которая любила ставить белые цветы в хрупкую стеклянную вазу, которая часами могла спорить о значении поэзии Фроста?
Нет, я знала, как. Подавленно сидя в углу, вполголоса шепча стихи, обирая беспокойными пальцами катышки с одеяла — вот как. Получая без всякого повода удары от тюремщиков, от других заключенных. Она не умела пригибаться в нужный момент, держаться подальше от радара.
А что, если она просто не хотела видеть меня? Винила за то, что я не сумела помочь ей? Восемь месяцев прошло с того дня в тюрьме, когда она даже меня не узнала. Ночью я несколько раз собиралась отказаться от свидания. Но в пять уже была на ногах, вымылась под душем, оделась.
— Запомни, никаких джинсов, ничего синего, — твердила мне Старр накануне вечером. — Ты же хочешь, чтобы тебя выпустили обратно, или нет?
Напоминания были излишни. Я надела новое розовое платье, под него новый лифчик, туфли Дейзи Дак. Хотелось показать ей, что я взрослею и могу самостоятельно заботиться о себе.
Фургон приехал в семь. Пока Старр подписывала бумаги, водитель не сводил глаз с ее форм под купальным халатом. В салоне уже сидел мальчик. Я села напротив него, тоже у окна. До выезда из города мы забрали еще троих.
День был облачный, хмурый, мелкий июньский дождик оседал на ветровом стекле каплями-бисеринками. Не было видно ни перекрестков, ни эстакад, они вдруг появлялись в моросящей мгле и тут же исчезали, мир вокруг фургона словно создавался и уничтожался. Меня от этого стало укачивать. Я приоткрыла окно. Мы уехали уже далеко, вокруг тянулись бесконечные пригороды. Если бы можно было узнать, какой я ее увижу. Я даже представить себе не могла мать в тюрьме. Она не курила, не плевалась, не ковырялась в зубах. Не говорила «сука» или «гребаный». Она знала четыре языка, читала наизусть Т. С. Элиота и Дилана Томаса, пила «лапсанг сушонг»[15] из полупрозрачной фарфоровой кружки. Даже в «Макдоналдсе» ни разу не была. Жила в Амстердаме и в Париже. Во Фрайбурге, на Мартинике. Что она могла делать в тюрьме?
15
Китайский черный чай из грубого крупного листа, «подкопченный» в дыму сосновых опилок, сосновой хвои и шишек.