Наконец, Чёрный Рыцарь поднял свой меч над головой обеими руками, чтобы разрубить юного Принца надвое, как яблоко, но молниеносный меч Джорна вонзился в щель под правым плечом и проник глубоко в плоть. Чёрный Рыцарь выронил оружие, и правая рука его бесполезно повисла, качнувшись, как маятник.
Мощная фигура в чёрной стали качнулась и рухнула в траву с громким звоном. Шлем, закрывавший всю голову, кроме чёрных глаз Чёрного Рыцаря, откатился в сторону, звякнул о серебряную чашу и остановился, а Джорн с изумлением и ужасом увидел открывшееся лицо глубокого старца. Полный печали и сожалений, он опустился на колени рядом со сраженным врагом и поднял голову рыцаря руками.
— Я не стал бы сражаться со столь почтенным рыцарем, если б знал, — сказал Джорн.
— Ты бился с тем страшным соперником, каким я тебе представлялся, и в том проверка и доказательство твоей доблести. Когда в дому лишь тьма да тишь, кто различит кота и мышь?
Голос рыцаря уже не гремел раскатами, а стал тихим и тонким. Джорн помог старику подняться на ноги, остановил кровь и перевязал его раны.
— Чему мне верить? — воскликнул Джорн. — Что достойно веры?
— Верь сердцу своему, любови верь, — ответил старик. — Пятьдесят шесть лет назад я пошёл на тяжкий труд ради любви моей дамы. Одевшись в доспехи гордости и высокомерия, я искал встречи лицом к лицу со страшным Мок-Моком, а нашёл лишь безвредное чучело из глины и дерева…
«Любовь — каприз, а человек — дурак!» — воскликнул я тогда. Но труд и риск не в страшных чудищах, не в доблестных деяньях, а в том, чтоб сердце милой удержать.
Потому плачевна судьба человека, который не воротился домой просить руки своей дамы — и теперь каждый май до самой смерти — я буду отвергаем любовью, которую однажды посмел отвергнуть.
Джорн помолчал, а потом спросил:
— Может быть, один из твоих братьев вернулся с золотыми клыками и мечом и завоевал руку дамы?
Старик вздрогнул под доспехами:
— Она не вышла замуж, и с тех пор всю жизнь подле окошка просидела: днём — с совами, а за полночь — с котами, и выплакала очи, и ждала, и вскрикивала: «Чу! Вот он идёт…»
Ей всё — и пыль, и облако, и роза — являло лик любимого. А голос — всё становился резче и звончей с неизгладимым призвуком безумья. И вот она, в конце концов, сварила недоброе снадобье из мышей, добавив вайды, руты и полыни, и закляла…
Послушай, что скажу: «Тяжек рыцарский доспех, и гордыня — тяжкий грех. Зычен грозный голос мой, а в душе я — сам не свой».
Молодой Принц молча выслушал старца.
— Она называла вас Отважным, — только и мог сказать Джорн в утешение. — А щель в ваших доспехах она просила расположить подальше от сердца.
Горький стон послышался из-под лат, и фигура Горестного Страдальца, побрякивая доспехами, медленно удалилась между деревьев и исчезла.
Принц же поспешно подобрал рассыпанные рубины и через мгновение скакал к замку отца со сверкающей чашей в руке.
ЧЁРНЫЕ ЧАРЫ
Четыре руки семь раз постучали в дверь высокого покоя замка, а когда Принцесса пригласила к себе, один за другим вошли Король Клод, Токо, Писец и Лекарь.
— Мы пришли сказать вам три горьких вещи: быль, сказку и сделать вывод, — начал Клод, и его тяжёлое лицо налилось кровью.
— Если мне позволено будет сказать своё слово первой, сир, — произнесла Принцесса, — то я бы выразила горькое сомнение.
— Тогда выскажите своё сомнение, — ответил Клод, — если только оно не затрагивает чести моих сыновей или моей.
— Фу ты, ну ты, разговорчики пошли! — чертыхнулся Токо, пристально всматриваясь в Принцессу.
— Не футай меня своими нутами, мне сегодня не до них, — оборвал его Клод.
Он сделал жест рукой, и Принцесса продолжила:
— Моё сомнение состоит в том, что раз я не могу вспомнить своего имени, то, может быть, у меня и не было имени. Может быть, я простая молочница или стряпуха.
— Ну, ну, — сказал Токо, — моя матушка в деревне, помню, напевала:
Зна'тна барышня мертва,
Про'ста девица жива.
— О нет! — воскликнула Принцесса. — Я не смотрю свысока на женщину, кем бы она ни была, если только она не скрывает своего происхождения. Но я знаю, что есть законы, указы и распоряжения, воспрещающие девицам из низких сословий или неблагородным выходить замуж за Джорна.
— Равно как и за Тэга, — уточнил Клод.
— Равно как и за Гэла, — добавил Писец.
— А вот мой батюшка, — вмешался Токо, — напевал бывало:
— Ты очутишься в темнице, если не прикусишь язык! — прикрикнул на него Клод и подошёл к Принцессе, вновь окидывавшей тревожным взглядом то одну, то в другую дорогу. — Могу поклясться, несмотря ни на что, что вы — Принцесса благородной крови.
Он обернулся ко всем и сказал:
— Посмотрите, как она говорит и как держит голову.
— И как стройны и тонки её ноги, — добавил Токо.
— Вы во власти заблуждения! — воскликнул Королевский Лекарь, который до тех пор спокойно прощупывал свой пульс, но не подсчитывал, потому что как больной он всё ещё считал себя больным, а как врач — считал себя здоровым. — Это всё лишь зловредное колдовство. Уверяю вас — ничто так не мешает медику как колдовство. Помню был у меня больной маг, у которого опухоль скакала по всему телу и становилась то цветком, то драгоценным камнем. Не дадим обмануть себя ложными формами и сходствами. Что есть — то было, а что было — будет. Дайте мне выслушать сердце этого существа.
— Этой дамы, — поправил Клод. — Мы должны доверяться внешности, пока нет иных доказательств. — Я обещал ей быль, сказку и вывод.
— Я расскажу ей сказку, — предложил Токо.
— А я сделаю вывод, — заключил Лекарь.
— Мне остается быль, — сказал Писец, — а быль в том, что вы не помните своего имени.
— Пусть Токо расскажет сказку, — приказал Клод.
— На самом деле, — добавил Писец, — сколько здесь легенд, догадок, домыслов, никто сказать не может. У Токо свой рассказ, но можно десять других таких же верных наплести.
— Пусть будет этот, коль других не хуже.
— Но я клянусь, бьюсь об заклад, божусь и руку отдаю на отсеченье, подчёркиваю, делаю упор, особо отмечаю, утверждаю, что ровно десять есть таких историй, и каждая другую уточняет, по сути и в деталях подтверждает и дополняет в разных мелочах.
— Не укутывай меня словами! — крикнул на него Клод. — Говори!
И Токо рассказал ту старую историю о белом олене, который и вправду был оленем, а не благородной принцессой.
Принцесса слушала со вниманием и стояла не шелохнувшись.
— А теперь пусть мой Лекарь сделает вывод, — приказал Клод.
Лекарь, который между тем, стоя в углу, раскрывал рот, высовывал язык, сам себе говорил «А-а-а» и выстукивал грудь, сделал шаг вперёд.
— Вывод здесь, — сказал он, сложив пальцы щепоткой, — лишь в том, что точно, подлинно, надежно, наверно, твердо, ясно, безусловно, без тени или капельки сомненья, вопросов, разногласий, колебаний — эй, да я, кажется, забыл выслушать ваше сердце, дорогая! — и он приложил правое ухо ко груди Принцессы, издавая то «ммм», то «хмм».
— Да, сердце у неё слишком, слишком высокое и по месту и по частоте ударов. И оно скачет, скачет, как если бы ей много приходилось скакать через ручьи, через много, много ручьёв, но как же я могу сделать вывод, не осмотрев все эти ручьи?
Король скривился и глянул в сторону.
— Твой вывод! — приказал он.
— Ах, да, вывод, — опомнился Лекарь. — Ну, что же, вывод, насколько это доступно разуму существа, сотканного из неги и лени, мечтающего о неге и о лени, вы, дорогая дама, конечно… О лень моя, о лень! — и он быстро отошёл в сторону, высунув язык и сказав самому себе: «А.а.а».
Король Клод уставился на холодный каменный пол, а лицо его продолжало пылать. Писец рассеянно перебирал в кармане печати и ленты. Тусклые глаза Токо, не различавшие уже ни луны, ни звёзд, были исполнены печали.
Принцесса не шелохнулась, а лишь подняла голову ещё выше.
— Если вы и теперь не можете припомнить своего имени, то вы, несомненно, олень, — заключил Король.