все бушевал, а мы друг к другу льнули
не разжимали рук когда уже уснули.
Однажды вечером спасли кота, чья черненькая шкура
сливалась с темною листвой, в окно стучащей хмуро
мы, обнаженные, смотрели, как рука
сквозь зелень прорывалась он царапал
спасителя, два дня после потопа
на этом дереве искал он кров,
тем вечером мое извергло лоно кровь,
он фотографии показывал, спросила я:
"Что, если дерево омоет красная струя?"
мои слова, Профессор, что с постели
ни разу не вставали мы, не надо понимать
буквально, и когда спасли кота,
спустились мы, чтобы перекусить, просторно меж столами,
здесь можно танцевать, но мне было немного
не по себе, накинула лишь то, в чем встала,
меж ног струился холодок, короткая одежда прикрывала мало,
я слабою рукой его ладонь пыталась оттолкнуть,
сказал, я не могу сдержаться, не могу
тебя не трогать, ты должна мне разрешить,
прошу тебя, прошу, на нас смотрели пары,
и улыбались снисходительно-приветливо а он
лизал лоснящиеся пальцы, сидя за столом,
смотрела, как орудует ножом,
кровавая рука, нависнув над бифштексом
мы побежали к лиственницам, свежий ветер
обдал прохладой, это было так прекрасно, вечер
заканчивался, к нам почти не долетали
оркестра звуки, но напев цыганской скрипки
то нарастал, то замолкал вдали,
той ночью он едва не разорвал мне лоно,
что сжалось из-за месячных, а звезды
над озером огромные сияли, тесно
на небе для луны, но звездопад расчистил место,
они к нам в номер падали, и крышу
беседки-пагоды зажгли, а иногда
мы видели как вспыхивал в вершинах гор
взрыв-огонек, разрушив снежный их убор.
2
Однажды целый день у нас уборка шла.
Я встала вместе с солнцем и ушла,
чтоб с ним по озеру на яхте покататься.
И до заката дня трехмачтовый корабль
под белым парусом носил нас по волнам.
Под пледом, прикрывавшим нас, его рука в перчатку
моей плоти по кисть засунута была.
На небе голубом не облачка. Отель
С деревьями слился, а темный лес
расплылся и на горизонте изумрудном волн исчез.
И я сказала: "Вставь, вгони в меня скорей,
прошу тебя". Что, слишком прямо, грубо?
Я не стыжусь. Все солнца страшный жар.
Но негде было лечь на корабле,
повсюду пассажиры вина пили, ели
цыплячьи грудки. Заодно глазели
на нас, двух инвалидов, что под пледом просидели.
Все расплывалось, будто я во сне,
представьте, он без устали во мне,
ходил как поршень час за часом,
Профессор. Лишь когда закат настал,
от нас все отвлеклись, но взгляды обратили
не на кроваво-красный отблеск в небе,
на зарево, что превзошло закат
меж сосен ярко полыхал отель
одно крыло горело, все сгрудились
у яхты на носу и с ужасом смотрели.
И тут ваш сын опять меня схватил
и словно на кол на себя внезапно насадил,
так стало сладко, что я вскрикнула невольно
но ни один не обернулся, крик мой заглушили
другие крики, что оттуда доносились,
смотрели мы, как с верхних этажей
в глухие воды падали тела людей
а кто-то прыгал вниз трудилась неустанно
на нем, пока не выпустил в меня прохладную струю.
С деревьев трупы обгорелые свисали
поднялся снова у него, опять я извивалась
на нем верхом, не передать словами
все это исступленье, весь восторг
одна стена обрушилась виднелись
внутри кровати, нам неясно как
все это началось вдруг кто-то произнес
возможно неожиданная сушь,
и солнца луч, войдя в раскрытое окно
разжег нагретое белье в постели, заодно
возможно (хоть курить запрещено)
одна из горничных ослушалась, потом
заснула, или мощное стекло
увеличительное, извержение в горах
Я не спала в ту ночь, так все саднило
внутри, по-моему он что-то там порвал,
ваш сын был нежен, оставался во мне
всю ночь не двигаясь. Лишь слышен тихий плач
там на террасе, где тела лежали,
не знаю, Вы знакомы с алой болью,
присущей женщинам, но не могла унять я дрожь
и час и два пока спокойная вода
катила волны черные сюда.
Рассвет настал, но сон был не для нас,
Не размыкали рук и не смыкали глаз.
Потом заснув, я стала Магдалиной,
резной фигурой, украшавшей нос
корабля среди бурлящих волн морских.
Меня на острие меч-рыба насадила,
я упивалась холодом и бурей, плоть моя,
из дерева, была помечена годами,
и ветром края айсбергов, где севера рождалось пламя.
Казался мягким поначалу лед, а кит стонал
тихонько колыбельную костям
корсета тонким невозможно отличить
вой ветра от китовой песни, мерный плеск
всех айсбергов из самих дальних мест.
Но вот уж лед в меня врезаться стал,
теперь мы ледокол, - и грудь мне оторвал,
покинутая всеми, родила
я деревянного зародыша, и жадными губами,
рот распахнув, он мокрый снег поймал
но затянуло в бурю и пропал
в меня вонзившись, снежная метель
мне матку вырвала и я простилась с ней,
в безмолвье унеслась вы видели летящую утробу
Не представляете, какое облегченье,
почувствовала я проснувшись, жаркие лучи
уже ласкали комнату веселым светом,
Ваш сын смотрел так нежно на меня.
Я, счастлива что грудь моя цела,
к балкону бросилась. Вокруг была
разлита свежесть воздух напоен
сосновым ароматом, наклонилась
к перилам, сын ваш сзади подошел
и неожиданно в меня вошел,
вогнал так глубоко, что зимним сном обьято,
мгновенно сердце расцвело, не знаю даже
в какую дырку он попал, я в раже
почувствовала, как отель и горные вершины
внезапно сотряслись, возникли сотни черных пятен
там, где все было белоснежно до сих пор.
3
За время отдыха мы завели прекрасных
друзей - все умерли при нас, из тех несчастных
одна корсеты делала, была
веселой, пухленькой, храня устои ремесла,
но ночи бесконечные принадлежали
лишь нам. Волшебный звездный дождь
не прекращался. Медленно, как розы
огромные спускались к нам с небес,
однажды апельсиновая роща
проплыла мимо нашего окна,
благоухая, мы лежали молча в потрясеньи
замолкло сердце - падали они
с шипеньем растворились в озере ночном
как тысяча свечей, закрытых шторы полотном.
Не думайте, что мы с ним никогда
не вслушивались молча в тишину
великую ночную, лежа рядом, не соприкасаясь,
по крайней мере, лишь его рука тихонько
поглаживала холм, чьи заросли напомнили о том,