- Ой-ё-ёй… Фуагру ему подавай. Ты же из горла можешь выхлебать две бутылки за раз! Короче, не будешь пить умеренно с коллективом, получишь водку только в сухом пайке.
- Это как же?
- А то не знаешь, троячкой! Много на неё насосешься? Отож, так что за общий стол, а там из усушки с утруской да с боем нормовым – чем не ресторан. А раз брезгуешь – то на троячку лапу сосешь.
И отец мой не шибко брезговал, спиваясь в коллективе всё горше и горше. Зато в стране вечного совкового дефицита отец по выходным непременно поглощал гуся, запеченного с яблоками и запитого двумя-тремя фаустами всё той же «Лидии»..
- Доктор Фройд, Сигизмунд Лазаревич, я можно я о другом.. Знаете ли, грешен… Литератор, поэт… диагноз… Впрочем, это только слова… А тут, ранняя весна, понимаете ли… Пробуждение…
- Обострение, ну-с…
- Вот иду я сегодня, а у дома азаровские сосенки в захмелении… Посадили по распоряжению в канун евромайдана…
- И что же, батеньки, вы друид?
- Как бы не так, чтобы да… Да вот только и платаны, и молодые, стёбные сосенки, такие стройные, как сельские девственницы, а тут бац и усохли! Не прошло и трех лет… А тут вдруг сегодня на каждой желтой высохшей сосновой веточке молодые тонкие зелёные фаллосы! Знаете ли, я в шоке. «Земля наша сильно хлебами обильна, придите и правьте…». Как, по-вашему, переболела земля?
- Что значит, собственно, переболели…
- Перетужили, пережили, переначили все прошлые заначки киевских пилигримов, политических вздорных. Они и эти деревца садили в канун евромайдана тупо на отхлест времени, мол, нагадим и перебудим под зеленой всепрощающей аурой местечкового всеобщего благоденствия. Но Киев, хоть и не простил, да не осудомился… Фалолизирует, как последний босяк… Только у меня не отец, а дед Наум был босяком…
- Желаете поговорить?
- Нет, ну, да что вы… Здесь с отцовскими кодами бы разобраться…Он по жизни был садоводом... Вот и из меня прет... пекусь о тех же деревьях...Сажали варвары, но Природа взяла своё… Тепер бы только прибавил.. Вау-ё-йо!
- Герр друид, позвольте вас ситуационно так называть. Вы страдаете, прежде всего из-за того, что выпали из нынешней современности. У вас просто наметилось отставание, но, знаете ли, не возрастное, а нравственное. Так что поищем к этому корешки… Вершки как бы вскрылись. Они в цветении.. У вас поллюции в современность, но самой современности нет… Так что я вас слушаю, герр ботаник… Пушистый и большой по жизни ботаник. Вам, похоже, нравится, когда вокруг – тишина. Никем не раскрываемая и нерасторгаемая абсолютная тишина. Так что же, собственно, в ней. Погружайтесь, герр, погружайтесь…
2.
Ох уж этот вздорный композит сновидений… В нём уже и не понятно, что от жизни, что от отца, что от книг.
Пластиковый домик бакенщика я уж точно где-то видал. Две высокие опорные стены, обшитые белой вагонкой и потолок, по которым протекает речная падь, по-украински – затока. А над потолком – ещё один потолок. И между ними словно амбарчик, но в разы поболее северного, для женщин с красными не полковыми знамёнами. В таких амбарчиках, в самый лютый холод им спать надлежало, а здесь – только две боковые и тыльная стена, тогда как фронтальная приподнята и словно открытая всем встречным ветрам.
Это и есть место хранения особой звёздной моторки. Она - то ли невидима, то ли давно уже не на месте. Всё полуоткрытое помещение, словно в сплошном запустении. Есть некие признаки жизни и речные аксессуары – багры, сети, крючья, уключины и даже вёсла. Сети в неком замешательстве переплетены с некими неземными повысохшими рептилиями, не рептилоидами. Это было бы оскорбительно как для серых, так и для зелёненьких человечков.
Здесь в присутствии весьма выразительных лиц и рож мой покойный отец крайне нетрезво читает Омар Хайяма. Рожи и лица узнаваемы. Все в пройденном, пережитом, несуразном:
"Что пью вино – не отрицаю, нет,
но по напрасному хулишь меня сосед.
Когда бы все грехи рождало опьяненье,
тогда б сдыхали мы один лишь пьяный бред".
Поземному самое время как – сейчас полагалось горько и громко сморкаться и начинать видеть запредельные сущности. На сей раз, к слову сказать, было явлено сразу восемь простейших сущностей, и у каждой вид мокрично-сущнопакостный. Всяк одинаково зелён, лыс, низкоросл, злонамерен и вязок. Всяк с видом неким особым, словно уже пригнул отца, умял, связал мысли его и помыслы, члены и вздохи, и притом, порвал струны души…Взор у отца расплескался, растекся и мигом остекленел обезволено ломко, лишив всяческих новых помыслов и намерений. И ведь это только один.