И, ах если бы только один. А то восьмером навалили на отца мелкосущности боль восьмой степени и довели её до жесточайшего по гроб жизни бесчувствия…
Психоаналитик выдержал надлежащую паузу. Затем негромко и осторожно спросил:
- А у этих злонамеренно мелкосущностных есть имена?
- Как некогда отец, я сперва прозвал бы их просто зелеными. Но это не вполне точно. Прежде всего, они туманоидны, вязко туманоидны, как мармеладные мишки Тэффи…
- Позвольте уточнить, не был ли у вашего отца-батеньки при его жизни земной деллириум?
- Да нет же, хотя мне сперва тоже так плоско казалось, мол, белая горячка у него, горячка белая. Отец объяснял всё по иному с ним в ту пору происходящее: несколько более осмысленно, хоть и на патетических нотах. Мол, сам он словно живой инкубатор, и через него происходит проникновение в наш человеческий мир чего-то мерзкого, иносущего, для жизни земной - ну, просто отвратительного… Хоть внешне, чисто карикатурного и как бы двумерно-плоского, но обоюдоострого, ещё и потому, что то и дело эта плоскость прорезает ткани живые жизни земной.
Сначала в виде отдельных каверн и пятен, а затем идут на прорыв к тебе, человек, и тебе, и тебе, и нам, круша мир людей до оснований и полного низложения в людях всего человеческого… И если при этом каждый отдельный человек не меняется, не мобилизует все свои внутренние ресурсы духовные, - он обречён!
Потому что каждый отдельный человек слаб и всегда в одном броске, рывке, экивоке от той Запредельной бездны, в которой он непременно будет низложен и растворен в грязи житейские. В одном броске… Был человек и словно бы нет уже него. А есть некий никому доселе не ведомый оборотень, хоть и сам он о том ни сном, ни духом не ведает. И этих самых пор он сам себе и Понтий Пилат, и Марк Крысобой, и Аспид… Кто угодно, но только не агнец небесный.
- Я вас понимаю: когда смотришь в бездну, бездна ответно начинает вглядываться вам в лицо… Вам не кажется, что вся первопричина в том, что ваш отец беспробудно и до последних минут на этой земле пил. А когда человек пьёт, он всё больше зашивается в себя, в особый свой мир, где никого ему самому равного нет. И это не только очевидно, но и печально.
- Нет, Зигизмунд Лазаревич, мой отец был не более одинок в мире близких ему литературных героев, чем вы в ваших психиатрических заметках о бесконечной веренице пациентов, среди которых отныне присутствую и я сам. Но если вы не выбираете своих пациентов сами, то отец – определенно имел выбор, называемый сыстари вкусом. Так вот во вкусе моего отца никогда не было ни донов карлионов всяческих мафий, ни тем более местечковых воров в законе. Он с ними даже виртуально не пересекался. Никогда и ни разу.
- У каждого свой вкус, - сказал индус, целуя в попу попугая.... Да, уж... В чащах юга жил бы цитрус, но фальшивый экземпляр... Вы, батенька, продолжайте... Это я так...
- Но у отца всегда находились некие опорные слеги, как в литературных предпочтениях, так и в горячительных напитках. Скорее вино, чем пиво, скорее водка, чем коньяк, скорее неумеренно вино и водка в тандеме, чем в раздельном умеренном потреблении. Да и то в последнее время перед суицидом отец пил всё же скорее в удовольствие, точно так же, как в удовольствие по выходным он поглощал приготовленного им самим гуся в яблоках и непременно шоколадный рулет.Обильно жирный шоколадно-мучной рулет совковой пригарной выпечки... Оттого и запекали его на обильно промаслянной бумажой подложше...
И вызываемые к жизни потреблением тяжелой алкогольной нагрузки всяческие образные ряды, отец считал только за благо. Высшее элитарное благо, тем и шиковал до последнего вздоха жизни своей, никем не понимаемый и всячески осуждаемый.
А уж в области микширования всяческих капитанов ему не было равных. По его особому мнению – могли рассыхаться бочонки из-под рома и экзотических вин, стареть и рассыпаться в пыль корабли и в прах морячки с пиратами, а с ними уходить на дно пучины морской года и эпохи, но только не капитаны!
Я не стал бы их здесь перечислять поименно, поскольку и сам отец был отставным капитаном – от Бога и до последнего вздоха. А вот после его физической смерти у меня во сне он оказался всего лишь в ранге речного бакенщика. Видно в вечности в капитаны он так и не вышел.