Но даже если и прочел из праздного любопытства, с трудом разбирая архаичный шрифт, то ничего толком не понял – это было ясно и без его путаных оправданий. Ансгар Тей также не сумел внятно объяснить суду, отчего, обнаружив сей документ в фамильной библиотеке, не сообщил об этом в орден гро-вантаров, как предписывает закон о Запретных Письменах. Однако и в этом его поступке Берголомо не усмотрел злого умысла, а всего только неслыханное разгильдяйство и беспечность.
Будь на то воля экзарха, он бы отобрал у барона искомый предмет да и вытолкал его взашей в родовое гнездо. Юноша столько натерпелся из-за своего легкомыслия, что полученного урока ему бы хватило на всю жизнь. Наместник провинции, представлявший на этом собрании королевскую власть, разделял его точку зрения. Он тоже не считал, что можно лишить человека жизни из-за нескольких невнятных строк, написанных в начале эпохи. Но рукуйен ордена гро-вантаров вынес обвинительный вердикт и потребовал для барона казни.
Он не просил, не убеждал и не уговаривал – он приказывал. Оказалось, что власть его выше светской и духовной власти, вместе взятых, во всяком случае, в этом вопросе. До сего дня экзарх пребывал в уверенности, что гро-вантары – воины Пантократора – верные слуги котарбинской церкви, а значит, нантакетский рукуйен формально подчиняется ему, и спрашивал его мнения, откровенно говоря, только из вежливости.
Да, Берголомо всегда знал, что рыцари Эрдабайхе влиятельны и могущественны и с ними не стоит портить отношения. Но он наивно думал, что гро-вантары занимаются исключительно истреблением нечисти и не вмешиваются в политику и управление страной. Внезапно открывшаяся правда потрясла его. По сути, рыцарский орден безраздельно властвовал в Охриде.
Экзарх так никогда и не решил, что взволновало его больше: то, что привычный мир со всеми его устоями и традициями оказался лишь ширмой для иной действительности, живущей по совершенно другим законам. Или то, что он узнал об этом на сороковом году жизни, а мог вообще никогда не узнать.
Берголомо долго еще слышал жалобные крики барона Тея, которого увели в ночь безмолвные, закованные в железо воины. Он беспомощно оглянулся на наместника, но тот только сочувственно пожал плечами и вышел не оглядываясь. Следом за ним покинул комнату совета палач со своим помощником, который тащил складной столик и инструменты. Экзарх остался наедине со старшим магистром и не знал, что нужно говорить.
Лет десять тому назад его сбросил с седла всегда послушный гнедой жеребец, и сейчас он чувствовал примерно то же самое: боль, жгучую обиду и растерянность – ведь он доверял этому коню столько лет, и тот никогда его не подводил. Что же произошло? Того жеребца он отправил обратно в табун, поскольку знал, что все равно больше никогда не сможет на него сесть, и страх тут совершенно ни при чем, а себе купил другого, чалого – свирепого, как цепной пес; но от магистра гро-вантаров так просто не избавишься. Он всегда будет рядом, а вместе с ним всегда будет рядом неотвязное чувство беспомощности и страх нового предательства.
Рукуйен Боэт приветливо улыбнулся ему, насколько позволяла постоянно дергающаяся, изуродованная корявым шрамом щека.
– Радуетесь? – зло спросил Берголомо, не в силах скрыть переполнявшие его чувства. – Сможете отчитаться еще об одном удачно проведенном деле? Или внесли в свой список еще одного поверженного и растоптанного экзарха?
– Мне понятен ваш гнев, мой добрый господин, – развел руками гро-вантар. – На вашем месте всякий бы реагировал точно так же, но позвольте сказать, что вы напрасно изливаете его на меня. Мне и так неприятно противоречить вам, и вынуждать к повиновению нет никакой радости. Допросы с пристрастием я тоже люблю не больше вашего. Поверьте, во всем этом мало удовольствия.
– Так помилуйте беднягу барона, и забудем наш разговор.
– Я хотел бы исполнить ваше желание, но сие не в моих скромных силах.
– Осудить можете, а оправдать – нет? – проскрежетал экзарх. – Что-то не очень верится. Послушайте, Боэт, а не чересчур ли усердно вы убиваете людей? Что действительно опасного для государства сделал этот глупый мальчишка? Какой непоправимый вред он нанес? Или вы хотите сказать, что королевство обречено на погибель потому, что он прочитал какие-то жалкие три листка?!! Какая чушь! Поэтому я оставляю за собой право думать, что вы просто выслуживаетесь таким чудовищно жестоким способом.
Боэт посмотрел на него с сожалением:
– Я стараюсь вовсе не для себя. Эти несчастные три листка стоят и трех, и трехсот человеческих жизней. Вероятно, вам это покажется диким и недопустимым, и по-человечески я не только понимаю вас, но и стою на вашей стороне. Однако речь идет о высших интересах. Простите, я не имею права говорить с вами об этом подробнее.
– Как могло случиться, что я не знал истинного положения дел? – вскричал Берголомо, у которого в голове не умещалось, что для человека его положения существуют какие-то тайны. – Сегодня я испытал, наверное, самое большое унижение в своей жизни. Как меня могли назначить на этот пост и не предупредить, что простой рукуйен вправе запросто распоряжаться в моем экзархате и командовать мной, как своим рыцарем?
– Вижу, вы плохо представляете себе нашу иерархию, – усмехнулся Боэт. – Рукуйен по определению не может быть простым. Выше меня стоит только мавайен, то бишь великий магистр, и его величество король.
– Почему же вы сказали мне об этом только сегодня?
– Потому что я не стремлюсь к формальной власти. У меня совсем другое предназначение. Я внимательно следил за вами, экзарх, с тех самых пор, как вы приехали в Нантакет. И я не видел смысла вмешиваться в вашу работу: вы все делали правильно. Вы правили милостиво и мудро, зачем же было вторгаться в вашу парафию. Мне пришлось воспользоваться своим правом только сегодня, когда вы с наместником собирались проявить ненужное и опасное милосердие.
– Милосердие не может быть ни опасным, ни ненужным!
– Слова, слова, пустые слова. А на чашу весов положено будущее не только нашей страны, но и всей Медиоланы. И я не имею права рисковать.
– Вы не расскажете мне, в чем дело?
– Нет, – твердо ответил рукуйен. – Но могу сказать вот что: когда вы станете великим логофетом – а вы станете им, и до этого дня осталось не так уж много времени, – так вот, когда вы станете главой нашей церкви, орден гро-вантаров откроет вам все свои тайны. Но не думаю, что это сделает вас счастливым. Скорее, наоборот.
– Но пока что я не великий логофет, – тихо произнес Берголомо. – Что вы предлагаете мне теперь? Сегодня?
– Живите, как жили, – посоветовал Боэт. – Наслаждайтесь своим неведением. Берите пример с нашего мудрого наместника: вот кто воспринимает происходящее как данность и бережет себя от лишних потрясений.
– Я, пожалуй, пойду, – неуверенно сказал экзарх. – Кстати, давно хотел узнать, да все как-то неудобно было: откуда у вас этот шрам?
Гро-вантар невольно прикоснулся пальцами к изуродованной щеке.
– Давняя история, – коротко ответил он. – Когда-то в здешних краях появилась мормона.
Берголомо внезапно вспомнил, как давешний сон, что в его маленьком городке – когда он был еще несмышленым ребенком – внезапно стали пропадать детишки. Одного из пропавших он даже знал, они часто играли вместе. Как же его звали? Как-то на «А». Ну да, конечно, Анно, сын плотника.
Он помнил, как огорчался и плакал, что его не выпускают на улицу; как шушукались по углам взволнованные взрослые. Как отец брал топор и уходил в ночь вместе с другими мужчинами, жившими по соседству, а мать украдкой вытирала слезы и до рассвета сидела у окошка с рукодельем, на котором не появлялось ни одного нового стежка.
Небольшие вооруженные группы патрулировали ночной город, освещая факелами каждый закоулок и темный дворик. И как наставляла его бабушка: если он увидит где-нибудь женщину в белых одеждах, покрытых красными пятнами, бежать от нее и кричать – звать на помощь. Что бы она ни предлагала, игрушки или сладости, какой бы ласковой и доброй ни прикидывалась – бежать и кричать!!!