Вот, положим, у нас в Таскине рядовую кадку под капусту да под огурцы могут сделать и сами, но чтобы заказать водянку (то есть кадку, в которой и питьевую воду держат), — настоящую, плотную, чистой работы, с резной крышкой и затейливыми ушами, — нужно ехать в Верхний Кужебар. Под тайгу. Кужебар славен бондарями. Особенно знаменит там мастерством дед Козлов. Он, правда, запивает частенько и тогда мечется по улицам с кадушкой на плече в поисках покупателя. Со встречными односельчанами чудаковатый старик разговаривает только стихами, рифмуя их смежно, и при этом чисто по-козлиному трясет жидкой бородкой. Когда же наступает пора трезвости, старик переходит на прозу, яростно набрасывается на работу, и кадки мастерит преотличные. Недаром, если в районе критикуют местпром за нерасторопность, то всегда корят нерадивых дедом Козловым, который один «покрывает потребности» района в бочкотаре.
Или взять мукомольное дело. На обычный хлеб насущный зерно у нас мелют дома, на колхозной вальцовке, и не обижаются хозяйки — караваи выходят куда с добром. Но все же, чтобы смолоть муки к праздничку, поровнее да помельче, чтобы как пух была она, а не стояла стеной в сельнице, чтобы шаньги из нее выходили пышные, лакированные сушки изнутри как сахарные, а хрустящий хворост во рту бы таял, смолоть такой мучицы все норовят в Худоногове, на водяной мельнице. На единственной, чудом сохранившейся на всю округу. И у единственного, пожалуй, настоящего, или, как теперь говорят, профессионального мельника, равного которому нет в окрестных селах.
Но уж если кому нужно скатать сибирские катанки, да такие, чтоб ноге тепло в них было, как на печке, мягко, как в гнездышке, и чтоб век износа им не было, — тут уж все едут к нам, в Таскино.
У нас и вправду, что ни дом — то катальщик. Взять хотя бы наш край села, который называют Саратовским (видимо, столыпинские переселенцы из Саратовской области здесь первыми обосновались). Начнем подряд: Сергей Калачев катает, Александр Борисов катает, Викул Тютюкин, Иван Калачев, Иван Теплых. Минькин отец — Максим Поляков — тоже катает. Конечное дело, не все одинаковые мастаки, один лучше катанки сработает, другой похуже, но уметь все умеют. И уж для своей-то семьи всегда сами зимний обуток спроворят, не пойдут чужому дяде кланяться.
Впрочем, хороший пимокат смастерит не только обуток. Он может из бросовой шерсти и войлочек скатать, и потничок под седло, и стельку на подшивку старых валенок, и даже — шляпу. Да, и шляпу! Когда-то мой школьный приятель Володька Закутилин нашивал шляпу, которую смастерил ему отец-пимокат, ныне покойный дядя Макар, огромный седобородый старик, про которого, когда он проходил по улице, таскинцы между собой говорили: «Макар куда-то зайца в зубах понес» — так бела и длинна была его старообрядческая борода… Ту Володькину шляпу нынче, наверное, не надел бы никто и на маскарад, но в скудное послевоенное время она казалась вполне сносной и даже модной.
…Ванька Уваров — ребятишки навеличивают его Ленич — по матери Лене Уваровой, колхозной счетоводке — примчался, когда Минька еще сидел за обедом. Отец Максим Поляков, заведующий машинным двором в колхозе, был дома, отдыхал после обеда, вытянувшись на лежанке и шурша газетами. Ванька покосился на него с опаской. Он робел перед отцами своих друзей, все они казались ему чересчур строгими и надутыми. Втайне он даже радовался, что у него нет отца. Вот и теперь он робко присел на краешек лавки у порога и вопросительно уставился на Миньку. Минька понял его взгляд и, чтобы рассеять все страхи, нарочито громко и непринужденно сказал:
— Вон Ванька пимокатным делом интересуется. Можно посмотреть на инструмент?
Отец, отбросив газеты, сел на лежанке и одобрительно и добросердечно подмигнул Ваньке Уварову.
— Похвально, Иван. Знаешь, как мой отец, а Минькин дед говорил? Не умеешь только того, за что не берешься. Понял?
— Ты бы ему, пап, о шерстях рассказал.
— Это другое… Но и о шерстях, конечно, знать надо. Тут, брат, целая наука. Какие бывают шерсти?
Вопрос этот Максим, должно быть, поставил просто как риторическую фигуру, а Ванька подумал, что обращаются к нему, и по школьной привычке стал, глядя в потолок, соображать:
— Овечья, коровья, собачья, козья…
— И еще мамонтовая, — закончил Минькин отец и расхохотался. — Это Минька недавно читал, что один геолог нашел на Севере мамонта в шкуре, и из его шерсти себе свитру связал. Но мы-то говорим об овечьей шерсти.