Глава 8.
Ветер и снег перестали кружить над белёсой землёй. Солнце радостно освещало долину, высокие неприступные скалы. Том поёжился, крепче обняв Билла. Каулитц прижимался к другу всем телом, ежеминутно содрогаясь от мороза. Левая рука лежала на сочащейся ране Вайдехоффа, а правая на затылке.
Тебе не нужно было двигаться, шептал Билл на ухо Вайденхоффу. – Крови бы меньше потерял.
Пустяки, голос Тома постепенно слабел. – Больно двигаться. Очень. У меня такое впечатление, что спина окостенела, а руки и ноги не слушаются. С трудом могу шевелить ими.
Биллу нравилось ощущать вес друга, лежавшего поверх него, чтобы согреть обоих. Он провёл ладонью по растрепавшимся волосам Тома, пытался распутать их. Потом убрал со лба и коснулся дрожащими пальцами до раны.
Во что их превратили снег, ветер и мороз: кожа слезала от переохлаждения, губы никак не могли избавиться от синевы, всё тело ныло и болело от мороза. В каком-то смысле Чиву прав – чучела, а не люди.
Мы замерзаем.
Тебе страшно?
Том с трудом приподнял голову так, чтобы видеть глаза Билла. Их взгляды встретились. Такие тёплые и нежные. Чуть влажные из-за мороза.
Нет. А ты боишься смерти? – спросил Каулитц.
Уже нет. Если суждено стать засыпанным снегом здесь, то так тому и быть. От судьбы не уйдёшь.
Вдруг, у тебя другая судьба?
Они на время замолчали. Билл сцепил их пальцы, легонько сжал и с какой-то надеждой взглянул на друга. Тот смотрел на него с долей скептицизма, но теплотой.
Ты не веришь, так? – он вновь задал вопрос, так и не дождавшись ответа на предыдущий.
Том замотал головой, из-за морозного ветра, подувшего со стороны, из левого глаза потекли слёзы:
Боюсь, что нет. Но, правда, я бы не отказался прожить ещё полвека на этой чудной земле и заняться чем-нибудь более приятным, чем нелегал.
Билл едва кивнул. Не замечал, как холод впивается в его тело стальными ножами. Он прислушивался к словам Вайденхоффа, наблюдал за его мимикой, которая едва появлялась на обветренном и испорченном морозами и снегом лице. Но красота Тома полностью не поблекла.
А знаешь… это совсем не страшно. Теперь не страшно.
Вайденхофф заморгал и постепенно сквозь пелену слёз смог достаточно отчётливо разглядеть изучающий взгляд Каулитца. Но противный ветер теперь дул в лицо и слёзы опять побежали по щеке, а щека жутко чесалась.
Не страшно умирать?
Нет.
Каулитц глубоко вдохнул морозный воздух. Закашлял.
Том, скажи. Вот, если бы… раз уж умирать в этом снежном плену… если бы у нас был морфий, ты бы воспользовался им? Чтобы заснуть и не чувствовать всего того, что сейчас?..
Тома уже сводила с ума невозможность поскрести щёку и избавиться от невыносимого зуда и пары лоскутков кожи.
Нет, не воспользовался. Не имеет смысла, я не боюсь, он наморщил нос не в силах терпеть. Почеши мне щёку.
Что? – Билл не ожидал такой просьбы.
Давай, почеши, не могу больше терпеть. У самого сил нет…
Билл приподнял руку, а Том, прикрыв глаза, ткнулся носом ему в запястье:
Ну же… давай…
Каулитц выполнил просьбу. Потом наблюдал, как Вайденхофф обессилено опустил голову на его грудь и глубоко вздохнул. Биллу казалось, что несносные минуты превращаются в вечность. Его уже не забавляло весёлое солнце, голубое, без единого облака небо, белоснежные зубастые скалы. Не забавляло, потому что чувствовал, как Том слабел на глазах.
Том?
Он напрягся.
Том?! Ты слышишь меня?!
Ответа не последовало. В панике Билл выгнулся дугой, еле сгибал и разгибал ноги, делая попытки хоть как-то растормошить Тома и выползти из-под него.
Сил не осталось. Да и откуда им взяться.
Очнись!
Каулитц вяло и беспомощно барахтался. Он зажмурил глаза, не веря тому, что могло произойти.
Том!..
Голос, как хрип, неприглядный и сиплый.
Не оставляй меня…
В глазах и носу защипало. Билл обнял Вайденхоффа за плечи, теснее прижался и прислушался к его сердцебиению. Слабое.
Где-то вдалеке раздался странный звук. Лесные птицы в страхе заклокотали, и их певчие голоса разнеслись над долиной. Билл дико оглянулся кругом.
Лопасти вертолёта в небе.
Мы выберемся, точно выберемся. Ты слышишь меня, Том? Выберемся… на его губах появилась улыбка.
Том слышал всё: как Билл его звал, как просил не оставлять его, как над долиной разнёсся звук приближающегося вертолёта.
Он почувствовал такую сильную боль, когда Каулитц ворочался под ним, что стал терять сознание. Сейчас у него не хватало сил даже открыть глаза. Тяжесть сдавила голову, во рту – солёный привкус.
Всё-таки… наша судьба иная.
Усилием воли Том разлепил отяжелевшие веки. Дикая боль и страшная тяжесть в теле не отпускали его. Зато сердце отчётливо выстукивало ритм:
Тук. Тук-тук. Тук-тук-тук. Тук-тук-тук-тук.
Конец