Артур Мейчен
Белый порошок
Фамилия моя Лестер, мой отец, генерал-майор Уин Лестер, прославленный артиллерийский командир, скончался пять лет тому назад от какой-то редкой болезни печени, которой его наградил зловредный индийский климат. Годом позже после исключительно блестящей учебы в университете вернулся домой мой единственный брат Френсис, одержимый идеей зажить отшельником и лучше всех на свете постичь дух и букву закона. Брат питал редкое безразличие ко всему, что именуется радостями жизни. И хотя мужчина он был интересный, много красивее обычного, и умел поддержать разговор с любезностью и остроумием светского повесы, он с первого же дня решительно отгородился от общений любого рода, накрепко запершись в своей просторной комнате, преследуя свою заветную цель — сделаться блестящим законоведом. Поначалу он назначил себе десять часов чтения в день, и с первого луча света, забрезжившего на востоке, до наступления вечера сидел взаперти со своими книгами, отрываясь от них лишь ради получасового ленча, который проглатывал с лихорадочной быстротой, почти не замечая моего присутствия, да ежедневной короткой прогулки в сумерках. Такое самоистязание казалось мне губительным, и я всячески пыталась отвлечь брата от заумных учебников, но его рвение не убывало, скорее наоборот, часы его ежедневных занятий только увеличивались. Я серьезно поговорила с ним и предложила изредка давать себе передышку — хоть денек побездельничать, полистать пиратский или шпионский роман, но он лишь расхохотался, заявив, что когда испытывает охоту развлечься, читает о феодальной собственности. Когда же я заикнулась о театрах и загородных уик-эндах, он высмеял меня, как последнюю идиотку. Признаюсь, первое время он выглядел хорошо и, похоже, не был изнурен своими занятиями, но я знала, что такое противоестественное напряжение в конце концов скажется. И я не ошиблась. Вскоре в глазах у него появился беспокойный блеск, вид стал на редкость утомленный, и наконец он сознался, что не совсем здоров, что его беспокоит головокружение и что по ночам он то и дело просыпается в холодном поту от страшных сновидений.
«Но я слежу за собой, — сказал он. — Можешь не волноваться, вчера я целых полдня ничего не делал. Развалился в том удобном кресле, что ты мне дала, и черкал на бумаге всякую чепуху. Нет-нет, я не переутомился. Через недельку-другую все будет в порядке, вот увидишь».
Несмотря на все его заверения, ему становилось все хуже и хуже. Он появлялся в гостиной подавленный, с ужасно сморщившимся лицом, и натужно старался казаться молодцом, когда ловил на себе мой взгляд. Я видела в том дурное предзнаменование и часто замирала от испуга при виде его дрожащих рук и судорог лицевого нерва. Я заставила его проверить свое здоровье и, скрепя сердце, он пригласил нашего старого семейного врача.
Так и сяк повертев пациента, доктор Хэбердин обнадежил меня:
— Ничего серьезного в общем-то нет. Конечно, читает ваш брат многовато, ест торопливо, с еще большей спешкой вновь налегает на книги — все это, естественно, повлекло за собой кое-какие неполадки с пищеварением и перегрузку нервной системы. Ничуть не сомневаюсь, мисс Лестер, мы с этим справимся. Я выписал ему рецепт. Средство испытанное, так что никаких оснований для беспокойства нет.
Брат настоял на том, чтобы рецепт отнесли в аптеку, что располагалась неподалеку от нашего дома. Это была чудная старомодная лавка: в убранстве ее не было того расчетливого кокетства и продуманного блеска современных аптек, в которых от выставленного на прилавках и полках товара просто глаза разбегаются, но Френсис питал привязанность к старику-фармацевту и верил в непогрешимую точность приготовляемых им лекарств. Предписанное доктором средство было прислано в срок, брат стал послушно принимать его после ленча и ужина. Это был безобидный с виду порошок, который надо было понемножку всыпать в стакан с холодной водой и размешивать до тех пор, пока он не растворялся полностью, не придавая при этом ни запаха, ни цвета воде. Сначала казалось, что он идет Френсису на пользу: следы измождения исчезли с его лица, и он вновь обрел жизнерадостность, неизменно присущую ему в школьные годы. Он весело обсуждал происходящие в нем перемены и признавался, что право не стоит того, чтобы уделять ему столько времени и сил.
— Слишком много часов я убивал на науки — говорил он со смехом. — Думаю, ты вовремя спасла меня. Подожди, я еще стану лорд-канцлером, но нельзя же забывать и о жизни. Но ничего, скоро мы устроим себе праздник: поедем в Париж, будем развлекаться и держаться подальше от Национальной библиотеки.