– И даруется Белый простор каждому, кто существует в его отблесках, в каждое из его перерождений, – раздался позади него знакомый голос. – Кем бы кто ни был и к чему бы не стремился. И дозволяется некоторым вырваться на Белый простор и создавать собственную реальность. И рождаются тени, что она отбрасывает, и меняются времена. И меняется создатель. И становится источником истинного света.
Миль развернулся к Ра, невесомо парящему над Белым простором.
– Так что главное в истории, связанной с твоим перворождением? – спросил тот, закрывая томик книги, – Ведь не в том, что вы с лоскутным братом пошли к своим?
– В том, что нельзя воровать истинный свет? – попытался угадать Миль.
Ра вздохнул.
– Многие – и до Азыгука и Йувры и после них – бросают свой простор и выбирают приятное время. Они заслуживают внимания, как и народы, что из-за них меняют одни просторы на другие. Не важно – под знаменами или нет, хищно выворачиваясь или слабовольно сбегая. Но истина в том, что…
Ра замолчал. Миль вспомнил топкие берега вада, белопенную волну, накатывающую на них после схлопывания портала диаметром с тростинку, и яростно сверкающего глазами столь невозмутимого до этого Ра.
– Истина в том…, – Миль знал, что Ра любит парадоксальные ответы и поэтому постарался как можно оригинальнее сформулировать ответ. – В том, что река должна продолжать свое течение. Даже если она – декоративный пруд.
– Прут и прут, – Лока вытер ладонью пот со лба, щелкнул затвором противотанкового ружья и поправил нещадно разлохмаченный березовый веник, которым они прикрыли бруствер траншеи. Почему-то на ум приходили нелепости из этих историй про эльфов и гномов, которые даже в детстве вызывали у него только иронические смешки. Хотя третий по счету танк, ошарашенно чадящий в степное небо пробитым нутром, нелепым точно не выглядел. Серьезным он выглядел – как Ивья, когда в белом свете походной операционной отмеряет дозу этой своей самодельной анестезии. Лока глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Главное, он уговорил ее ночью переправить капитана в госпиталь на том берегу. Ведь последнее подкрепление из-за реки пришло два дня назад, связи нет уже сутки, – может, и Камоград уже взяли.
В зале консерватории, что возвышалась в когда-то самом красивом месте набережной, впервые за последние дни стояла оглушительная тишина. Эшшок Мильевна Исмаил, профессор кафедры музыкальных сигнатур, сидела спиной к стене между двух окон и методично полировала рукавом своего любимого вечернего платья трофейный штык-нож. Ей пришлось потратить последнюю обойму – всю до железки – на этого бугая в черной рубашке, который бежал к реке так, словно был накачан диацетилморфином. Не замечая взрывов выставленных ее ребятами мин и того, что остался один из всей этой их черепно-костной роты. Он сильно затруднил план не сдаваться врагу живой, и поэтому она недовольно морщила лоб, перебирая в уме самые разные варианты. И только спустя время ее вдруг проняло: стрельба в Камограде так и не возобновилась. Она судорожно сжала пластмассовую коробочку розового цвета: один из студентов притащил игрушечные рации из соседнего детского сада – они работали почти на сотню метров и их не глушили как армейские. И трижды щелкнула рычажком: «Я – Эшшок. Всем – акколада. Всем – акколада».
Как олада, румяная и пышная, женщина в дорогой шелковой тунике, с золотой каймой, которую вышивали мастера старой равской школы, степенно подала свое приглашение. На металлической пластинке под имперскими вензелями не менее помпезными буквами было высечено: Ипэч Вахтлвайпкэн. Распорядитель вечеринки поклонился и мастерски изобразил на лице восхищение. Самый прожженный шурали в этот момент был бы готов поспорить, что тот и правда в искреннем восторге от отчаянно смелой леди, что так наглядно демонстрирует свое презрение к модной тяге мужчин к легкомысленным фран-вельдюрским блинчикам, на которые и кривскую сметану-то тратить жалко.
Женщина благосклонно кивнула в его сторону и устремилась было к барной стойке, на которой были выставлены приветственные коктейли, но на ее пути, как назло, оказалась красивая пара. Темноволосый мужчина, придерживая за локоть свою спутницу, горячо ей что-то объяснял. Женщина улыбалась.
– Раиса, ты только представь, начать так: «Я ехал по степям Закамским. Все было покрыто снегом. Я видел…
– Я вижу, там перед вами раздают комплименты, – неучтиво перебила его госпожа Вахтлвайпкэн, не сумев сманеврировать, как какой-то наглый юнец за минуту перед этим. – Дайте пройти!