Нигде, ни в одной части земного шара, называющей себя цивилизованной — я даже думаю, что не только в наши дни, но и вообще ни в одну эпоху, — чудовищные жестокости, хладнокровные убийства пистолетами, ружьями и охотничьими ножами не были таким повседневным явлением. Ничто, начиная от расправ по суду Линча и кончая актами насилия со стороны отдельных лиц, никогда не ставило под такую угрозу человеческую жизнь. А что касается безопасности имущества, то пусть об этом скажут нью-йоркские купцы, которые торговали с этими штатами, и английские держатели акций штата Миссисипи. Они, правда, и не заслуживают жалости. Акции эти были выпущены — и покупатели их это знают или должны были бы знать — для того, чтобы создать фонды, которые дали бы возможность плантаторам из Миссисипи увеличить число своих рабов. И если англичане действительно ссудили деньги на такое нечестное дело, потеря этих денег до последнего пенни для них всего-навсего справедливое возмездие.
В старых рабовладельческих штатах, где рабы часто продолжают жить на тех плантациях, на которых они родились, и где они нередко переходят к новому хозяину по наследству, слуги привязаны к своим господам. Те, в свою очередь, более снисходительно относятся к рабам, и — что главное — там рабы обзаводятся семьями, и это немало облегчает им жизнь. Но с переселением на Юг, которое осуществляется прежде всего через посредство работорговцев, все эти связи и привязанности обрываются; все ужасы африканской торговли рабами снова вступают в силу; уничтожаются и все понятия, когда-то ещё существовавшие в Мэриленде, Виргинии, Северной Каролине, Кентукки и Теннеси, — что негры, хоть они и рабы, всё же люди и, будучи людьми, имеют право на определённую долю сочувствия и человеческого отношения к себе, что на них может благотворно влиять воспитание, религия, а может быть, в той или иной степени даже и свобода. Все эти робкие и едва заметные ростки человечности, хоть они и были уже тронуты разрушительными морозами, всё же обещают в будущем большой урожай. И вот, с перемещением несчастных рабов в те штаты, о которых идёт сейчас речь, эти подающие надежды ростки старательно выпалываются как сорная трава, и всё поле рабства зарастает крапивой. Всякое возвышенное побуждение, всякое проявление человечности упорно глушится. Судьи и законодательные учреждения, политики и газеты и не менее половины людей, которые называют себя служителями евангелия, настойчиво утверждают, что негры самой природой созданы для того, чтобы с ними обращались как с собственностью, как с товаром, как со скотом, что их назначение заменить собою на хлопковых плантациях лошадей и волов и, подобно лошадям и волам, находиться вечно под ярмом и подчиняться узде и кнуту, что они ни на что не годны и могут только быть рабами.
Необходимость свободы для человека — старая английская истина — та самая истина, которая уничтожила рабство в Европе и которая некогда имела большое влияние на законодательство и судебную власть северных рабовладельческих штатов, окончательно сведена на нет в этих новых рассадниках хлопка и деспотизма. Коль скоро ты раб, то оставайся рабом навсегда, будь твой отец хоть негром, хоть белым — всё равно. Даже сам рабовладелец, и тот не имеет возможности освободить собственных детей. Такова дьявольская доктрина деспотизма, провозглашённая судьёй Шарки, [59]— ни один судья не носил ещё столь выразительного имени в стенах Верховного суда в Миссисипи! А ведь эта доктрина находит себе множество защитников среди жителей Виргинии и Мэриленда — штатов, которые докатились до того, что стали такими же поставщиками рабов, как и Гвинея. И теперь, едва только это понадобится, на Севере не будет нехватки в купцах, которым захочется угодить своим южным покупателям, в политиках, готовых в интересах дела поклоняться самому сатане, в редакторах газет, распространяющих свои издания на Юге, в докторах богословия, которые если и не отрекутся от собственных матерей — на это не хватит, пожалуй, смелости даже у знаменитого доктора Дьюи, хоть он сгоряча и заявляет об этом, — то, во всяком случае, не задумываясь отдадут своих братьев в рабство ради спокойствия и хорошего настроения рабовладельцев. Таких податливых людей немало, и они будут повсеместно доказывать в так называемых свободных штатах, что рабовладельчество — это краеугольный камень всего Американского союза.
Пусть тот, кто захочет проследить развитие рабовладельчества в Америке со времён Вашингтона и Джефферсона, вспомнит, насколько принципы, провозглашённые этими двумя президентами, не похожи на всё, что твердят разные Шарки из Миссисипи и поставщики живого товара из Виргинии, которые сами назначают президентов, диктуют законы, делают политиков орудиями в своих руках и, более того, стремятся — и, может быть, даже не без успеха — управлять нравственностью и религией американцев.
Глава пятьдесят четвёртая
Когда я приехал в Виксбург, я был потрясён ужасным зрелищем, представившимся моим глазам. Какие-то пять человек были только что вздёрнуты на построенной наспех виселице и корчились в предсмертных муках.
Отряд солдат в полном вооружении окружал место казни. Оркестр из чернокожих музыкантов исполнял «Янки Дудл». Толпа, состоявшая из людей всех возрастов и цветов, по всем признакам находилась в сильнейшем возбуждении. Какая-то женщина с двумя младенцами на руках, отчаянно жестикулируя, умоляла о чём-то человека, который, по всей видимости, руководил этой церемонией. Я принял его за шерифа округа, хотя он и не был одет, как подобает шерифу.
Добравшись до гостиницы, я, к своему крайнему изумлению, узнал, что казни, при которой я только что присутствовал, не предшествовало никакого суда, что это был своего рода любительский спектакль, устроенный комитетом, состоявшим из нескольких горожан под председательством кассира земельного банка. Акции этого банка можно было купить в Англии, хотя, по-моему, в то время они не особенно высоко котировались. Это и был тот самый джентльмен, которого я несколько минут тому назад принял за шерифа округа. Всё это меня поразило, в особенности же то, что все пятеро повешенных были белыми. Будь они негры или другие цветные, такой взрыв бешенства и страха, который я наблюдал в толпе, не вызвал бы у меня особого удивления.
Расспросив о причинах и непосредственном поводе для этой дикой расправы, я узнал, что повешенные были шулера, принадлежавшие к многочисленной шайке мошенников и негодяев, которые в течение долгого времени сеяли в городе тревогу. Жители города, терпение которых наконец истощилось, приказали им покинуть пределы Виксбурга. Когда же они отказались выехать, толпа вломилась в дом, где они жили, и уничтожила все карточные столы. Игроки стали сопротивляться и открыли стрельбу, во время которой был убит один из видных и всеми уважаемых граждан, пытавшийся ворваться к ним в дом.
Так или иначе, мошенники были схвачены, за исключением двух или трёх человек, которым удалось скрыться. Бешенство нападавших было этим бегством доведено до предела. Все они изрядно подвыпили, и вид их убитого главаря, воспоминания об их собственных недавних проигрышах, опасения быть убитыми на дуэли или даже просто без всякого вызова кем-нибудь из этих игроков — а иные из них слыли людьми отчаянными — всё это вместе взятое оказало своё действие на толпу. А ведь если бы дело дошло до судебного разбирательства, то лица, насильственно вломившиеся в дом, хотя бы и с целью уничтожить там игорные столы, могли быть подвергнуты наказанию — наравне с теми, кто встретил участников этого разбойничьего нападения стрельбой, как бы ни были печальны её результаты. Поэтому было решено прибегнуть к более простому и быстрому способу расправы с виновными, а именно — вывезти их в окрестности города и там немедленно повесить. Для тех, кто привык стремительно расправляться с виновниками в соответствии с кодексом рабства, где доказательствами служат подозрения, а насилие заменяет судебный разбор, все медлительные судебные процедуры и все требуемые ими формальности кажутся утомительными и нелепыми. Это и положило начало с каждым днём усиливающемуся в южных штатах стремлению вместо обычного суда прибегать в отношении негров — а заодно уж и белых — к суду Линча. И действительно, можно ли ждать, чтобы люди, изо дня в день со всей закоренелой жестокостью заставляющие рабов выполнять непосильную нм работу и выжимающие из них все соки, люди, привыкшие каждый раз вымещать на этих безропотных страдальцах всю свою бешеную злобу, могли после этого даже и в отношениях между собою сохранять хоть какое-то подобие справедливости?