Но было одно обстоятельство, которое беспокоило мисс Дивене. Она испытывала непреодолимое отвращение к неграм. Она считала это чувство врождённым, но наряду с этим помнила, что, когда она в детстве плохо вела себя, ей грозили, что её подарят старой негритянке, жившей поблизости. Это была единственная чернокожая женщина во всей округе. Жила она одна, в маленькой лесной избушке; в летнее время она продавала прохожим настой из каких-то корней, а кроме того, торговала всякими травами, целебные свойства которых она, по-видимому, отлично знала. Помимо этого, она считалась колдуньей; во всяком случае, дети были в этом уверены.
Мысль о том, что она будет жить на плантации, окружённая одними только чернокожими, готова была поколебать Джемайму Дивенс в её решении. Мистер Томас старался успокоить её, доказывая, как удобно зато быть полным хозяином своих слуг, которые будут выполнять все её распоряжения. Он уверял её, что среди невольниц немало мулаток и что он раздобудет для неё служанку посветлее. Он и выполнил это обещание, купив Касси.
Новая супруга мистера Томаса представляла себе своё будущее жилище в виде прекрасной, богато меблированной виллы, окружённой роскошными, благоухающими тропическими растениями. Единственное, что портило картину, которую рисовало ей воображение, было неизбежное присутствие негров, но она надеялась со временем привыкнуть к этому злу или по крайней мере заглушить его горечь сладостным ароматом апельсиновых рощ. Короче говоря, её будущая жизнь представлялась ей в виде настоящего рая.
Добродушный и покладистый мистер Томас, по правде говоря, никогда ничего подобного ей не обещал, но мисс Джемайма, как и многие молодые дамы, считала это чем-то само собою разумеющимся. Представьте себе теперь её разочарование, когда они прибыли в Маунт-Флэт — так мистер Томас назвал своё поместье, чтобы, как он пояснил, не прикрашивать действительность, но и не ударить лицом в грязь перед всякими Маунт-Плезенте, Монтичелло и другими звучными названиями соседних плантаций, — представьте себе её удивление и разочарование, когда вместо рисовавшейся её воображению виллы она увидела перед собой четыре бревенчатых домика, соединённых крытыми галереями. Здесь не было ни ковров, ни обоев, стены не были даже оштукатурены, я сквозь дырявую крышу во время дождя все помещения, за исключением одной только спальни хозяйки, заливали потоки воды.
Жилые комнаты были и в других домиках; в более отдалённых строениях позади главного дома находились кухня и кладовая, а за ними жалкие маленькие хижины. Это был так называемый невольничий городок, хорошо видный из окоп господского дома.
Никакой тропической зелени вообще не оказалось; около дома не было даже и огороженного участка… В одном месте видны были, правда, следы сада, который здесь, по-видимому, собирались разбить, но сейчас всё густо заросло мелким кустарником и бурьяном. Свиньи, мулы и несколько совсем отощавших от голода коров бродили вокруг дома; тут же бегало множество голых негритят. Печать запустения лежала на всём.
Первая жена мистера Томаса, происходившая из высокопоставленной виргинской семьи и часто вспоминавшая об этом, была хорошей хозяйкой. Её твёрдый, мужской характер и кипучая энергия, с которой она управляла всем домом, как бы уравновешивали собой вялую и бездеятельную натуру её мужа. Её суетливая беготня, брань и часто пускавшаяся в ход плеть — а она действовала ею с той ловкостью и неподражаемым изяществом, которые даются только дамам высшего круга, получившим воспитание на Юге, — помогали ей поддерживать в доме кое-какой порядок. Шесть лет назад она умерла, и почти тотчас же после её смерти раба, который при ней ухаживал за садом и возделывал землю около дома, отправили на хлопковые поля, а хозяйство как в доме, так и вокруг него было брошено на произвол судьбы. Вскоре в комнатах не осталось уже ни одного целого стола или стула, всё утопало в грязи, и всюду воцарились хаос и разрушение.
Разочарование новой миссис Томас ещё более усилилось, и её новоанглийские представления о жизни на Юге сильно пошатнулись, когда среди чернокожих ребятишек, которые бегали и суетились около дома — а все они собрались, чтобы приветствовать хозяина и новую хозяйку, — она увидела порядочное количество мальчиков и девочек лет восьми — десяти, совершенно голых или повязанных только грязной и рваной тряпицей. Все они были вымазаны в грязи и так шумели, что их новой хозяйке они показались настоящими чертенятами из ада, и она поделилась своими мыслями с Касси.
В самом доме, однако, её ожидало нечто ещё гораздо более неприятное. И ключи и само управление всем домашним хозяйством находилось в руках высокой плотной негритянки средних лет, которую все величали тётушкой Эммой, особы дородной и сильной. При жизни покойной миссис Томас тётушка Эмма была старшей служанкой, словом чем-то вроде премьер-министра, а после смерти госпожи в руки её перешло руководство всем домом. В кухне безраздельно господствовала тётушка Дина — такая же высокая толстая негритянка. Выражение её лица свидетельствовало о её горячем нраве и раздражительности, ещё усиливавшейся временами благодаря обильному потреблению виски. Нет надобности упоминать об остальных слугах — они находились в полном подчинении у этих двух женщин, причём вскоре выяснилось, что все они сговорились не давать новой миссис Томас никакой власти в доме и свести её роль к нулю.
Каким-то путём — вероятно, об этом проболталась дочка мистера Томаса, которую отец и мачеха привезли с собой из Новой Англии, — всем в доме стало известно, что новая хозяйка — дочь бедных родителей, что отец её добывал себе хлеб собственным трудом и что сама она всего-навсего обыкновенная учительница. Самая знатная аристократка, из тех, что носили белые лайковые туфельки, не могла бы отнестись с более глубоким презрением к такому низкому, плебейскому, жалкому происхождению миссис Томас, чем эти две негритянки — экономка и кухарка.
— Ну, нечего сказать, дожили! — восклицала тётушка Эмма, с возмущением покачивая головой и до мельчайших подробностей подражая при этом тону, манерам и словам своей покойной госпожи; она считала себя её заместительницей и преемницей и поэтому обязанной поддерживать честь семьи. — Дойти до того, подумай только, тётка Дина, дойти до того, что мы обе, выросшие в одном из лучших домов Виргинии, принуждены подчиняться такому ничтожеству, да ещё какой-то янки! Эх, тётка Дина! Кто бы мог думать, что таким отличным чернокожим служанкам, как мы с тобой, нам, которые выросли в одном из лучших домов Виргинии, суждено попасть в руки хозяйки-янки! И как это только могло взбрести на ум бедному массе [61]Томасу после такой жены, как наша покойная госпожа, дама из лучшей виргинской семьи, привезти к себе в дом эту дрянь, эту янки, которая и нас и его самого перед всем снегом осрамит! — Подобные речи приходилось выслушивать не только Касси, но подчас и самой миссис Томас, ибо возмущённая экономка изливала свои чувства во всеуслышание.
Когда недели через три после своего приезда миссис Томас заявила, что намерена сама взять в руки бразды правления, и приказала сдать ей ключи, тётушка Эмма только презрительно поглядела на свою новую хозяйку и категорически отказалась выполнять её требования. Её прежняя госпожа, заявила она, — не какая-нибудь нищенка, а наследница одного из лучших семейств Виргинии, — привезла её с собой в дом массы Томаса, назначила экономкой и на смертном одре потребовала от массы Томаса обещания, что он никогда её не продаст и что она до конца дней останется у него экономкой. И экономкой она всё равно останется назло всем янки и белым беднякам на свете.