Всё дело, однако, в том, что душевная выносливость человека очень велика и ничто не может до конца убить в нём надежду на счастье. Человек способен радоваться, даже стоя на краю бездны или находясь в тисках смерти. Если раб может петь за работой, то почему бы ему не смеяться, когда его, как быка, продают с торгов? Тиран убеждается в том, что, какому бы угнетению он ни подверг свою жертву, ему не погасить в ней способности радоваться жизни. И указывая вам на это свойство человеческой природы, он смеет ещё хвастаться тем, что дарует своему рабу счастье!
И всё же, когда вас продают, вам обычно не до смеха. Первым на продажу был выведен человек лет тридцати, с красивым, открытым и выразительным лицом. До той минуты, когда его вывели на помост, он, по-видимому, не знал, что его собираются продать. Его хозяин, проживавший в поместье, расположенном поблизости от города, скрывал свои намерения от раба и привёз его в город, сказав, что хочет отдать его в наём кому-то из горожан. Сообразив наконец, что его продают, несчастный начал так дрожать, что еле мог устоять на ногах. Выражение бесконечного отчаяния и ужаса отразилось в его чертах. Главными покупателями, между которыми разгорелась ожесточённая борьба, были пожилой джентльмен, проживавший поблизости от города и, видимо, знавший этого беднягу, и какой-то фатоватый молодой человек, по словам окружающих — работорговец из Южной Каролины, прибывший сюда покупать рабов.
Любопытно, но вместе с тем и мучительно было наблюдать, как во время торгов последовательно менялось выражение лица раба. Когда верх готов был одержать работорговец из Каролины, рот несчастного непроизвольно открывался, глаза готовы были выступить из орбит и весь он казался олицетворением отчаяния. Но когда надбавлял виргинец, лицо раба словно освещалось изнутри, Крупные слёзы скатывались по его щекам, и трепетный голос, которым он восклицал: «Господь да благословит вас, мастер!» — мог растрогать даже и самого жестокосердого человека. Его восклицания нарушали порядок торгов, но даже и плеть не могла заставить его замолчать. Он обращался к желанному покупателю, называя его по имени, уговаривая не отступать, клялся, что верно будет служить ему до последней минуты жизни, что будет работать на него сколько хватит сил, если только он согласится купить его и не позволит разлучить с женой и детьми, не даст увезти его в неведомые края, далеко от мест, где он родился и вырос; ведь он всегда, всегда хорошо вёл себя и никто о нём ничего дурного не скажет, Он, разумеется, ничего не имеет против другого джентльмена, — не забывал он при этом прибавить: несчастный отдавал себе отчёт, как опасно оскорбить человека, который мог стать его господином. Конечно, продолжал он, это также благородный джентльмен. Но он чужестранец, он, без сомнения, увезёт его далеко от родных мест, от жены и детей… И при этих словах голос несчастного срывался и замирал в глухом рыдании.
Борьба приняла ожесточённый характер. Раб, из-за которого шёл спор, видимо был отличным работником. К тому же виргинец был явно тронут мольбами несчастного и позволил себе даже кое-какие намёки, касавшиеся работорговцев. Эти замечания привели его противника в ярость; ещё немного, и всё бы кончилось ссорой. Вмешательство присутствовавших её предотвратило, но торговец вне себя закричал, что этот рай достанется ему, сколько бы это ни стоило, хотя бы, как он заявил, ради того, чтобы научить этого парня, как надо вести себя. Раздались голоса, стыдившие работорговца; кричали, чтобы он перестал торговаться и не увозил бедного раба от жены и детей. Пересыпая свою речь насмешками к руганью, торговец отвечал, что такой пустяк его не остановит. Он тут же надбавил пятьдесят долларов сверх последней цены. Виргинец не мог себе позволить жертвовать из человеческих побуждений такими большими деньгами; он вынужден был сдаться и с явным сожалением отступил. Аукционист опустил молоток, и несчастный, до смерти перепуганный раб был передан слугам своего нового хозяина, который тут же приказал нанести ему двадцать ударов плетью в наказание за грубость и «чисто виргинскую дерзость».