Накануне аукциона нам приказали собраться в назначенном месте. Всех здоровых мужчин и женщин сковали цепью и надели на них наручники. Нескольких стариков и маленьких детей погрузили на тележку. Остальных — мужчин, женщин и детей — всех вперемешку потали вперёд, как скот. Три здоровенных парня верхом на лошадях, держа в руках привычные им длинные плети, исполняли одновременно роль погонщиков и проводников.
Я не стану рассказывать о нашем горе. Мне не хочется повторять давно уже известную повесть. Кому не приходилось слышать о торговле невольниками, происходящей на африканском побережье? Чьё сердце не обливалось кровью при описании отчаяния и ужаса несчастных жертв? То же самое происходило сейчас и с нами. Многие из нас родились и выросли в Окленде, и все считали Окленд своим родным домом, нет, более того — надёжным убежищем, где мы были ограждены от оскорблений и произвола. Нас лишали этого приюта, не дав даже приготовиться к такому изгнанию, и скованными гнали на невольничий рынок, где нам предстояло быть проданными с торгов тому, кто предложит наивысшую цену.
Можно ли после этого удивляться, что нам не хотелось туда идти? Если бы мы покидали Окленд по собственной воле, уходя оттуда в поисках счастья, то и тогда нам нелегко было бы порвать узы, связывавшие нас с этим местом. Каково же должно было быть наше горе, если нам приходилось уходить отсюда при таких тяжёлых обстоятельствах?
Но ни слёзы мужчин, ни вопли женщин, ни крики несчастных, насмерть напуганных детей не могли нам помочь. Конвоиры щёлкали бичами и смеялись над нашим отчаянием. Наш печальный поезд продвигался медленно; многие из нас с горькой болью оглядывались назад. Мы шли молча, и наши печальные размышления нарушались только проклятиями, окриками и грубым хохотом погонщиков.
Ночевали мы возле дороги. Погонщики по очереди то спали, то несли охрану. На следующий день мы добрались до места, где должна была происходить продажа, и в назначенный час аукцион начался. Народу было не очень много, и покупатели вели себя на ред-кость сдержанно. Среди присутствующих было много соседей нашего покойного хозяина. Один из них вслух заметил, что среди нас есть здоровенные ребята, но он лично ни за что не купил бы невольника с плантации Торнтона, потому что майор совершенно испортил всех рабов своим баловством; достаточно взять себе одного такого раба, чтобы посеять смуту и недовольство в целой округе. Эта речь, вызвавшая громкое одобрение присутствующих, произвела то самое действие, на которое и рассчитывал оратор. Аукционист добросовестно выполнял свои обязанности. Он красноречиво восхвалял наше прекрасное сложение, здоровье и силу.
— Что же касается чересчур снисходительного отношения, к которому они привыкли, — сказал он в заключение, — то строгая дисциплина и добрая плеть быстро приучат их вести себя как надо. А то, что говорит сейчас этот джентльмен о своём хозяйстве, позволяет думать, что именно ему-то и следовало бы приобрести рабов покойного майора.
Эта выходку аукциониста вызвала лёгкие смешки. Но торги от этого особенно не оживились. Всех нас продали по очень умеренной цене. Большинство молодых мужчин и женщин, а также многие из детей были приобретены специально приехавшими работорговцами. Очень трудно было сбыть стариков. Кормилица майора Торнтона, которая, как я уже говорил, при его жизни управляла всем домашним хозяйством, пользовалась в Окленде особыми привилегиями, была продана за двадцать долларов. Её купил какой-то старик, прославившийся своим бесчеловечным отношением к рабам. Когда молоток аукциониста в последний раз опустился на стол, покупатель многозначительно усмехнулся.
— Надеюсь, — сказал он. — что эта старуха ещё в состоянии держать мотыгу. Что ж, одно лето она у меня, во всяком случае, ещё проработает. — Несчастная женщина с минуты смерти своего хозяина ни разу даже головы не подняла. Но чувство обиды за то, что её так дёшево оценили, заставило бедняжку забыть своё горе, забыть даже и о тяжкой участи, которая ей предстояла. Повернувшись к своему новому господину, она крикнула ему, что у неё ещё достаточно сил и бодрости, и стала уверять его, что из всех покупателей именно он сделал самое выгодное приобретение. Тот только захихикал и ничего не ответил. Но на его лице легко было прочесть всё, что он думал; ясно было, что он решил поймать несчастную старуху на слове.