Несколько самых слабых и дряхлых рабов так и не нашли себе покупателей. За них вообще никто никакой цены не предлагал. Я так и не знаю, какая судьба их постигла.
Торговец, купивший большую часть детей, отказался от участия в торгах на их матерей, которые по возрасту своему уже не были способны рожать. Расставание этих несчастных с детьми сопровождалось душераздирающими сценами. Бедные крошки, только накануне покинувшие места, где они родились и росли, сейчас, когда их отрывали от матерей, которые выносили и выкормили их, кричали так неистово, как только могут кричать дети в безысходном горе.
Матери тоже плакали, но они старались себя сдерживать. Была среди них пожилая женщина, как она говорила, мать пятнадцати детей. При ней оставалась только девочка лет десяти — двенадцати. Все другие были давно распроданы, рассеяны по всей стране, и матери ничего не было известно о них? И вот сейчас ей предстояло расстаться с самой младшей, из всех, это был её последний ребёнок. Девочка с выражением безмерного ужаса цеплялась за платье матери. От её криков не могло не содрогнуться даже самое ожесточённое сердце.
Новый хозяин схватил её, хлестнул плёткой и приказал «прекратить этот страшный рёв». Работорговец — даже и тогда, когда старается приобрести внешность джентльмена, — всегда остаётся варваром, независимо от того, занимается он своим ремеслом на побережье Гвинеи или в самом сердце Виргинии.
Покончив с покупкой, наш новый хозяин стал приготовляться со своим гуртом в дорогу. Это был агент крупной фирмы по торговле рабами. Главная контора фирмы помещалась в Вашингтоне, в том самом городе, где заседало федеральное правительство — в столице Соединённых Штатов. Туда-то он и собирался препроводить нас. Общее количество закупленных им рабов составляло около сорока человек — мужчин, женщин и детей, всех почти поровну. Нас скрепили попарно, надев железные ошейники, от которых спускались такие же цепи, в свою очередь спаянные с общей тяжёлой железной цепью, связывавшей вместе всю пашу колонну. Кроме того, рука каждого из нас с помощью особых наручников была прикреплена к руке соседа, и эти наручники, в свою очередь, соединялись между собой общей цепью. В обычных условиях, вероятно, удовлетворились бы ошейниками и прикреплёнными к ним цепочками, но наш новый хозяин столько наслышался от собравшихся на торги соседей майора Торнтона о том, что мы люди «очень опасные», что счёл лучшим принять все «разумные» меры предосторожности.
Шествие двинулось в путь. Хозяева, которым помогали нанятые на этот случай надсмотрщики, ехали верхом по бокам колонны, вооружённые, как и подобает, длинными бичами. Это был тяжёлый, медленный и утомительный переход. Шли мы без всякой охоты; несчастные, не привыкшие к таким усилиям дети изнемогали под тяжестью цепей. Все мы ослабели от недостатка пищи; наш новый хозяин был человек расчётливый и старался всячески сократить путевые издержки.
Я не стану утруждать читателя описанием нашего однообразного и учительного путешествия. Скажу только, что после нескольких дней ходьбы мы переправились через величественную и широкую реку Потомак и ночью достигли столицы федерации, или, вернее, того места, где её должны были выстроить, так как в те годы Вашингтон был всего-навсего большой деревней; дома были разбросаны по обширному участку и нередко отделялись друг от друга пустырями, поросшими бурьяном. Но всё же в нём и тогда можно было предугадать величие и богатство будущей столицы. Ещё её достроенный Капитолий высился перед нами, освещённый луной; в здании этом можно было уже почувствовать его будущее великолепие. В окнах виден был свет — возможно, что там заседал Конгресс. Вид этого здания произвёл на меня сильное впечатление.
«Здесь, — подумал я, — самое сердце великого народа, место, где вся его мудрость собрана во едино, чтобы создавать законы, которые должны обеспечить благополучие всего населения страны, — законы, справедливые и равные для всех, законы, достойные свободного народа и великой демократии!»
В ту самую минуту, когда я мысленно произносил эти слова, железный обруч, охватывавший мою шею, коснулся места, где кожа была содрана. И когда я рванулся от боли, лязг цепей сразу же напомнил мне, что «справедливые и равные для всех законы свободного народа и великой демократии» не могли спасти миллион[21] людей от ужасов угнетения и рабства. Щёлканье бичей наших надсмотрщиков заставило нас с особой остротой почувствовать, что даже у стен этого храма свободы — нет, под самыми сводами этого храма — не нашлось никого, кто бы возмутился этой бесчеловечной, позорной и гнусной тиранией и положил бы ей конец. Что же это за свобода, если столица свободного государства стала невольничьим рынком? Что же это за свобода, если она в самом здании высшего законодательного собрания страны терпит, чтобы её нагло попирали представители рабовладельческой аристократии?
21
Число рабов в Соединённых Штатах Америки ко времени первого английского издания этой книги уже равнялось трём с половиной миллионам человек. Не лишним будет отметить, что федеральное правительство, согласно конституции, лишено права вмешиваться в вопросы о рабовладении в отдельных штатах. В пределах того или иного штата все вопросы разрешаются законодательной властью данного штата. Как бы то ни было, рабство всё ещё существует в округе Колумбия, куда входит Вашингтон. В отношении законодательства город этот находится в полном подчинении у Конгресса. Надо надеяться, что народ свободных Штатов не испугается неистовых и наглых рабовладельцев и уничтожит рабство всюду, где это будет в его власти. (Прим. автора.)