Из-под ног, из-под настила, порскают лемминги - те же полевые мыши, но крупнее и надежнее одетые. Значит, зимой будет много песцов.
У крыльца Алек заставляет вымыть в бочке с водой сапоги, вводит в "каюту".
- Ты, - говорит он Болдыреву, - будешь жить с Журбицким, актинометристом, а ты (это мне) - с Саней Загнеевым, поваром.
Саня спит. Одутловатое лицо во сне строго, сосредоточенно. Рыжая шевелюра раскидана по подушке, мерно вздымается под полушубком поварской живот.
... Он встает в половине шестого. В этот утренний час он хмур и неразговорчив. Ширкает шваброй по линолеуму и вздыхает. Но потом, постепенно, растопив плиту, поставив на огонь два ведерных чайника, приходит в себя. Тут уже мой черед вздыхать, потому что, пока он не поговорит со мной, он меня не отпустит, хотя бы приспело время идти на вахту. А рассказывать он может о многом. Потому что всюду бывал, видел немало.
Долгое время плавал коком в Атлантике на рыболовном траулере, может из рыбы приготовить десятка два блюд; а здесь, на Котельном, только оленина, разве моряки подарят бочонок соленого омуля.
- Километрах в сорока есть лежбище моржей,- рассказал -Так я видел, как медведь подошел к одному, самому здоровому, тяпнул по загривку, взял его под мышку - центнера два, не меньше, весом! - и в торосы! Как человек, на двух ногах! Так как же он со мной расправится, если я ему попадусь? Нет надо сматываться отсюда!
Говорит он об этом часто, однако живет за Полярным кругом шестой год и из очередного отпуска опять возвращается сюда.
После завтрака, когда все расходятся на работу, у Сани небольшой, получасовой перерыв. Он его проводит на койке. Потом, до тех самых пор, когда не начнется кино, до одиннадцати вечера, у него не будет и минуты передышки.
И все так работают. То, что в обычных условиях, на Большой земле, считается мелочью, что просто и легко выполнить, здесь почти всегда проблема. Не оказалось у механика Леонтьевича запчастей для вездехода, не завезла "Индигирка" - и он от темна до темна хлопочет у машины, ругается, а возвращается весь в машинном масле. Или вот надумали перевести электроснабжение станции с переменного тока на постоянный: дизель-генератор расходует слишком много горючего, нужно избавиться от всевозможных выпрямителей, преобразователей. Но на станции нет электрика. И начинаются затяжные дебаты. Доходит до дела - яркая вспышка под потолком, и станция во мраке. И Казиев, освещая себе дорогу сильным фонарем, носится по станции, топочет сапожищами по мосткам и орет: "Душу выну! Через час зонд запускать, а энергии нет!"
... Аэролог Володя Большаков по прозвищу Малыш запускает зонд трижды в сутки: в девять утра, в девять вечера и в два часа ночи. Подготовка к запуску начинается за полсуток: оболочка мокнет в бензине, сушится в специальной камере. У Малыша свои особые методы. Он обошел в своем деле всех аэрологов Тиксинского гидрометцентра, которому подчинены более десятка станций: его зонды, поднимаются на высоту до тридцати трех километров.
За час до запуска он приходит в ангар - просторное, с высокими потолками помещение. Он выполняет обязанности не только аэролога, но и ушедшего в отпуск газогенераторщика. В пустой газовый баллон он засыпает железо, алюминий в порошке и заливает воду. Пока баллон заполняется водородом, Малыш руками разминает еще раз оболочку зонда, растягивает ее, расправляет.
Наступает ответственный момент. Открыт вентиль, водород бьет с шипением, свистом, и бесформенный ком оболочки на полу ангара вздрагивает, шевелится, набухает, растет. Когда пузырь зонда, оторвавшись от пола, повисает под крышей, пока еще чахлый, подернутый рябью от пробегающих струй водорода, Малыш начинает подавать газ порциями, короткими движениями руки. Зонд должен быть упругим и скользким, как сваренное вкрутую яйцо. Но и переусердствовать нельзя, иначе он высоко не поднимется, лопнет. Тут аэролог полагается на опыт, интуицию.
Потом к оболочке крепится радиопередатчик размером с коробку из-под обуви, и зонд выводится "под уздцы" из ангара.
Если ветер в сторону моря, задача Малыша упрощается: короткий рывок - и зонд взмывает над обрывом, подброшенный плотной воздуха. Когда ветер с севера, в сторону острова - дело хуже. Зонд нужно догнать, уравнять свою скорость со скоростью ветра и тогда только можно отпустить короткий веревочный поводок.
Зонд пошел. В "аэрологии" следит за его полетом техник по радиолокации. Через равные промежутки времени он засекает его координаты, а радиосигналы, сообщающие температуру, влажность воздуха, давление на разной высоте, кодируются специальной аппаратурой. Малыш потом будет их расшифровывать, обрабатывать, и радисты передадут данные в центр. Они, эти данные, нужны синоптикам, которые давно уже не ограничиваются составлением наземной карты погоды: по такой карте невозможно, например, предугадать зарождение циклона.
Запустив зонд, Малыш возвращается в ангар, чистит баллоны. Потом корпит над бумагами в "аэрологии". И так день за днем. работы хватает...
... Зима наступила сразу, в одну ночь. Утром взглянул в окно и обмер: белым-бело, ни одного темного пятнышка. И как теперь будут нас с Болдыревым снимать!
Витя Раевский, радист-метеоролог, за завтраком посоветовал взять у Казиева карабин: футшток установлен в полукилометре от станции, в лагуне, ходить нам к нему нужно каждый час: восемь часов - моя вахта, восемь - Болдырева. Так что вероятность встречи с медведем (с наступлением холодов мишки выходят из сопок, спускаются вниз, на равнину) достаточно велика.
Говорят, в прошлом году один мишка ходил поблизости, по ночам ревел, пугал, наверное. С тех пор начальник станции требует всякий раз, как выходишь из помещения, брать с собой карабин. Но карабин тяжелый, с ним неудобно, и ребята распоряжением Казиева пренебрегают.
Днем себя чувствуешь в безопасности, знаешь, что рядом люди: крикнешь услышат. Хотя, если он намерен с тобой разделаться, вряд ли успеешь и крикнуть: прыгает мишка с места на восемь - десять метров.
И все же ночью иное дело. Густая, чернильная темень, которую даже сильный фонарь пробивает от силы на два-три шага; под ветром, порывистым, злым, раскачиваешься. Холодно - и надвигаешь как можно ниже на лоб капюшон "климатички". Может, зверь - за спиной, крадется, кто его знает... Стоит об этом подумать - и обернешься. Темно, ничего не видно, не слышно. Откидываешь капюшон - слитный глухой рев ветра и волн, в котором как будто слышится чья-то угроза.
В лагуне все прибывает вода. Ветер дует со скоростью пятнадцать - двадцать метров в секунду. Плот на понтонах - пустых бочках из-под горючего захлестывает волной, он ходуном ходит, в два счета сорвешься, но сначала попробуй доберись до него, не зачерпнув воды сапогами. Скорей бы утро!